– Ко мне.
Главврач больницы (я прочитала надпись на прикрепленной к белому халату табличке) о чем-то оживленно беседовал с моим директором. Из сопровождающих нас осталось меньше половины людей. Он понизил голос:
– Сделаем так. Один человек следом за скорой ехал на машине, которую я могу взять. Он пригнал ее сюда. Поэтому я сейчас раскланяюсь с твоим директором, выйду, сяду в машину и остановлюсь прямо на углу. Немного проеду вперед, чтобы не торчать возле главного входа. Ты увидишь. Через несколько минут после меня ты попрощаешься со всеми, скажешь, что остановишь такси и тихонько выскользнешь. И быстро в машину на углу. Никто и не разглядит, что ты села ко мне. Ты все поняла?
– Да.
– Сможешь так сделать?
– Да.
– Не передумаешь в последний момент?
– Нет.
– Ты уверенна?
– Да.
– Ты мне веришь?
– Верю.
– Хорошо. Я тебя жду.
Я смотрела ему вслед. Я не знаю, сколько прошло времени… Подошла к своему директору и тихонько сказала, что хочу поехать домой. Врачи меня не задерживают. Конфликт исчерпан, не о чем снимать и не о чем больше говорить. Часть телевизионщиков явно скучала, слоняясь по холлу без дела. И вообще – я устала, поэтому заслуживаю законный отдых. И прошу отпустить меня домой, отдыхать. Директор заклокотал, как встревоженная наседка и вызвался сам, лично, отвезти меня домой. Я отказалась, мотивируя это тем, что не могу сесть в директорскую машину из – за его высокого положения, слишком много людей вокруг, пойдут сплетни. И вообще – не хочу его утруждать. Пусть не беспокоится, вызову такси. Доеду благополучно. В конце концов, попасть на завтрашнюю пресс – конференцию я хочу сама. А потому мне нет смысла рисковать. Директор меня отпустил. На углу с потушенными фарами стояла машина. Подошла к ней. Он открыл мне дверь. Я легко скользнула внутрь. Мы отъехали от больницы. Он сказал:
– Командуй, как лучше ехать к моей гостинице. Я не очень хорошо знаю ваш город.
Что-то внутри меня больно оборвалось. Я поняла, что так начались проводы моей огромной и не рожденной любви.
Я не знаю, что может укрепить любовь – нежность, ненависть, толстый кошелек, другие чувства? Но я знаю в точности то, что уничтожает малейшие ростки понимания и участия. Уничтожает, словно сухие дрова – костер. Уничтожает, как время тонкую позолоту ржавых от осеннего золота листьев. Поднимаясь по лестницам убогого третьесортного отеля, по стоптанным ногами дешевых постояльцев и проституток ступенькам, я перешагивала через две, стараясь не попасть каблуком в пенные лужи, одновременно отталкивая ногами валяющиеся там же, на лестнице, пустые бутылки и использованные презервативы. Поднимаясь на четвертый этаж отеля без лифта, я вдыхала в обе ноздри приторный запах разложения гниющей человеческой души, чувствуя, что попала не в ту точку. Мне казалось – меня ведут на казнь, на омерзительную публичную казнь, и это моя обреченная душа шарахается из – под чужих ног. Есть какая-то особая обреченность в том… Я бодро шагала по лестнице отеля, стараясь успеть за своим спутником, нервно перешагивающим через две ступеньки. Я очень сомневалась, что в таком месте действительно может остановиться богатый продюсер из Москвы.
А со стороны – это был самый обыкновенный, даже дорогой отель. Гостиница, расположенная в хорошем месте, рядом с дорогим ночным клубом. В каждом гостиничном номере есть обреченность, заставляющая много позже, при любом, пусть даже самом невинном разговоре, отводить в сторону глаза. Обреченность и отдаленность казенного дома, приторный запах дезинфекции временного жилья, в котором жили – до тебя, и будут жить – после.
