пустил слух о том, что я импотент. Многим, кому особенно хотелось затащить Алю в кровать, очень не хотелось верить, что я ее трахаю.
А еще, она позволяла мне себя обнимать. В офисе, разумеется, это было неуместно, но за пределами... Когда я хочу. Трогать ее, целовать ее щеки, руки, шею и плечи. Ласкать, прижимать к себе. Это было очень приятно. Надеюсь, ей тоже.
Аля не скрывала, что мы живем вместе, часто при всех уточняла, не забыл ли я дома ключи, а так бывало пару раз, когда она уезжала ужинать с партнерами или клиентами, а я часами у входной двери ждал ее возвращения.
Или спрашивала, есть ли дома хлеб, что бы я хотел на ужин, просила что-нибудь купить. И прочее, прочее, прочее.
Наверное, моя истерзанная психотропными веществами нервная система постепенно восстанавливается, иначе, почему мне небезразлично такое отношение?
Я позволял ей делать все, что она хочет. Она не хотела заниматься со мной сексом, - и я не настаивал, она хотела спать со мной в одной кровати - я тоже был не против. Я ласкал ее, потому что ей это нравилось, особенно, когда я целовал шею, но я не требовал, чтобы она трогала меня в ответ, потому что чувствовал, что ей этого не хотелось. Правда, Эмилю и Эм пришлось остаться в моей квартире, которую я продолжал снимать, понимая, что Аля может выгнать меня в любой момент, опять же, потому что ей так может захотеться.
Моя сестра была в бешенстве. Я слышал, как она ругалась с Алей по телефону, обвиняла ее в всевозможных извращениях, произнося слова, значения которых не знала. А я знал, и мне было неприятно это слышать. Катя думала, что Аля меня использует, вот только для чего - оставалось загадкой. Члены моей семьи часто забывали, что я был признан полностью дееспособным, в состоянии самостоятельно принимать решения. После одного из таких разговоров Аля заплакала, и у нее пошла кровь из носа, тогда я посоветовал больше не отвечать на звонки сестры.
Мне нравилось жить у нее дома, нравилось наблюдать за ней, нравилось прикасаться к ней, пользоваться ее мылом и ее шампунем. Мы жили вместе, но не были должны друг другу что-либо, мы, как и советовал Ошо, не требовали друг от друга любви, и это было ново для нас обоих. Мы строили идеальные отношения между мужчиной и женщиной, поступали только так, как нам нравится, и никогда не обижались.
Почему-то Аля была в восторге от моих изложений, которых за год накопилось пять блокнотов. Я начал писать, находясь еще в психбольнице, когда доктор, и, заметьте, без кавычек, посоветовал мне тренировать память таким образом. Каждый вечер, перед сном, я записывал все, что со мной случилось за день, плюс свои некоторые мысли и наблюдения по этому поводу. Из этого упражнения можно было извлечь много плюсов, например, утром, прочитав такой текст, я точно мог сказать, что случилось вчера, не боясь, что что-то забыл. Данное понимание придавало уверенности в себе. Прокручивая в голове события дня, я еще раз обдумывал свое поведение, пытался определить, лучше мне или хуже. Ну и, разумеется, тренировал память.
Каждый вечер, укладываясь в постель, Аля открывала один из моих, как она говорила, "дневников", и принималась читать, как развлекательную книжку. Я не понимал, что она находит в этом такого уж интересного - обычная жизнь обычного среднестатистического слабоумного, но она читала взахлеб, не отрываясь. Иногда смеялась, зачитывая что-то вслух, иногда мне казалось, что она вот-вот заплачет. В такие моменты я не хотел знать, что именно она читает. За месяц она проглядела все мои изложения, а затем, каждую ночь, ждала очередную запись и тоже читала ее, иногда что-то обсуждая со мной после. Практически всегда она спрашивала, не против ли я. Ей казалось, что она вторгается во что-то личное. У шизиков не может быть секретов, - отвечал я, - каждый секрет шизофреника может стать причиной обострения, рецидива.
Единственная информация, которой не было в "дневниках", заключалась в том, что я давно не принимаю нейролептики, транквилизаторы и прочую психотропную дрянь. Только натуральные снотворные и глицин. Причиной этого был страх, ибо никто в мире не должен был знать о моем
