— Не хочу в тюрьму, понимаешь, нет? Я там не выдержу. Нельзя мне туда… — он наморщился, безуспешно стараясь найти слова, чтобы объяснить лучше, что чувствовал. — Я… их всех резать буду скоро, понимаешь, нет? И псов, и овец — всех. Я знаю, что буду резать, рано или поздно… Мне по-другому нельзя… У меня по-другому не получится здесь. Всех! — выговорил он медленно и очень тихо, и глаза его, расширившись, стали страшны. — Я все смотрю на них и думаю, думаю… Разве можно так жить? Их стригут догола — они молчат. Их забивают на мясо — они молчат. Им ноги и горла грызут — они молчат. Они себя защитить не могут, они свою семью защитить не могут. Они могут только блеять, когда псы не запрещают им блеять… если не очень громко. А я волк! Я овец пасти не умею. А вот резать их меня с детства приучили. Понимаешь, нет?
Олег неглубоко и задумчиво кивнул. Всегдашняя мрачная нелюдимость чеченца теперь обернулась для него иной стороной. Эта нелюдимость была не чертой характера, как он предполагал вначале. Она была вынужденной мерой. Сознательной защитой от того, чтобы не сорваться, не выплеснуть наружу…
— Я их всех ненавижу! — прошипел Мансур.
…сжигающую изнутри ненависть.
— Мне Аллах тебя послал, — продолжал, трудно дыша, Разоев. — Ты… не такой, как все. Не овца, не пес… но и не волк. У тебя много силы, и ты умеешь всем остальным показывать, что у них тоже сила есть. Ты мне будешь говорить, что делать, а я слушать буду. Понимаешь, нет? Я хочу, чтобы мы кунаками были… Как это по-русски?.. Побратимами, вот. Ты согласен? — спросил Мансур, жадно глядя в лицо Олегу, уже забыв о своей боязни встретиться с ним взглядом. — Согласен? Иначе мне конец скоро…
— Согласен, — серьезно сказал Трегрей.
Мансур выпростал руку со скальпелем из-за спины. Торопясь, полоснул острейшим клинком по указательному пальцу левой руки. Закапала кровь. Догадавшись, что требуется от него, Олег протянул Разоеву руку ладонью вверх. Порезав палец и Трегрею, Мансур крепко сжал ему окровавленную руку.
— Все… — с облегчением выдохнул он.
Олег слизнул кровь с руки, зажал порез на указательном пальце подушечкой большого.
— Я не ожидал от тебя такого… — задумчиво проговорил он.
Мансур улыбнулся в своей особой манере, оскалив верхние зубы.
— Если бы ты отказался, — произнес он. — Я бы тебя первого зарезал. Ты ведь меня побил… Я — волк. А волку нельзя иначе. Понимаешь, нет?
— Кажется, понимаю, — сказал Олег. — Но мне даже приблизко нипочем не понять: почему всем здесь так сложно вспомнить и принять, что они люди? Всем: и овцам, и псам, и волкам…
— Как только все это произошло, я вам сразу позвонил, товарищ майор! — закончил свой рассказ Гусь, ерзая на стуле. — А у вас телефон не отвечал! Может, у вас случилось что, товарищ майор?
Алексей Максимович имел вид человека, проведшего бессонную ночь где-то вне дома. Он был небрит, и то и дело щурил воспаленные глаза. Рубашка под пиджаком была измята. Слишком резкий аромат одеколона не перебивал запах пота, а лишь подчеркивал попытку его маскировать.
— Не лез бы ты не в свои дела, Гусев, — хмуро посоветовал майор Глазов.
Гусь поджал было губы, но тут же встряхнулся и аккуратно улыбнулся, искательно заглянув майору в лицо.
— Извините, Алексей Максимыч.
— Товарищ майор, — сухо поправил его Глазов.
— Извините, товарищ майор, — с готовностью поправился Гусь.
Несмотря на обиду, которую Саня чувствовал по отношению к майору, он очень хотел вернуть расположение последнего. После того, что случилось ночью в казарме, Гусь отчетливо понял: теперь, когда авторитет его среди сослуживцев пошатнулся, без поддержки Глазова не обойтись. Эх, как он раскаивался, что в свое время имел нахальство «превышать» предоставленные ему Алексеем Максимовичем «полномочия», чем, конечно, и подорвал доверие майора к себе. Но главное, он никак не мог понять, что за отношения появились и развиваются между особистом и проклятым Гуманоидом… Кажется, из объекта
