величайшей растерянности, взглядывал то на меня, то на дорогу, словно ожидая в любой момент чьего-то прибытия. Он не уехал в поля, как было у него заведено. По его поведению казалось, что он ожидал возвращения Тайбитса с более многочисленной и лучше вооруженной помощью, чтобы возобновить ссору, и было вполне очевидно, что он приготовился защищать мою жизнь любой ценой. Почему он не освободил меня – почему он заставил меня страдать от мучений весь этот долгий утомительный день – я так и не узнал. Уверен, что не из-за недостатка сочувствия. Вероятно, он хотел, чтобы Форд увидел веревку на моей шее и то, как жестоко я был связан; возможно, его действия в отношении чужой собственности, на которую он не имел никаких законных прав, были бы нарушением, которое подвергло бы его самого законному наказанию. Почему Тайбитс отсутствовал весь день – это тоже было для меня тайной, которую я так и не сумел разгадать. Он прекрасно знал, что Чапин не причинит ему вреда, если только он не будет упорствовать в своих замыслах против меня. Впоследствии Лоусон рассказал мне, что, когда он скакал вдоль плантации Джона Дэвида Чейни, он видел этих троих, и они повернулись и провожали его взглядами, пока он не проехал мимо. Думаю, Тайбитс предположил, что Лоусон был послан надсмотрщиком Чапином предупредить соседних плантаторов и призвать их к нему на помощь. Вследствие этого он, несомненно, действовал по принципу «главное достоинство храбрости – благоразумие»[38] и держался подальше.
Но какой бы мотив ни управлял сим трусливым и злобным тираном, это не имеет значения. Я по-прежнему продолжал стоять на полуденном солнце, стеная от боли. С самого рассвета во рту у меня не было ни крошки. Я постепенно слабел от боли, жажды и голода. Только однажды в самый жаркий момент дня Рейчел, наполовину испуганная тем, что поступает вопреки желаниям надсмотрщика, отважилась подойти ко мне и поднесла чашку с водой к моим губам. Это смиренное создание так и не услышало, да и не смогло бы понять, если бы услышало, те благословения, которые я посылал ей за этот волшебный напиток. Она лишь промолвила: «О, Платт, как мне тебя жаль», – а потом поспешила к своим кухонным заботам.
Никогда еще солнце не двигалось по небесам так медленно, никогда оно еще не изливало вниз такие яростные и огненные лучи, как в тот день. По крайней мере, так казалось мне. Каковы были мои рассуждения – бесчисленные мысли, которые толпились тогда в моем рассеянном уме, – я даже не пытаюсь выразить. Однако могу сказать, что за целый долгий мучительный день я ни разу не помыслил о том, что южный раб – накормленный, одетый, наказываемый и защищаемый его хозяином – счастливее, чем свободный цветной гражданин Севера. Эта мысль у меня ни разу не возникла. Хотя найдутся многие, даже и в северных штатах, благодушные и благонамеренные люди, которые объявят мое мнение ошибочным и всерьез примутся подкреплять это утверждение аргументами. О- о, им не довелось испить, как мне, из горькой чаши рабства.
Прямо перед закатом сердце в моей груди прыгнуло от беспредельной радости, когда Форд на полном скаку влетел во двор; конь его был покрыт пеной. Чапин встретил его у порога, и Форд, кратко переговорив с ним, подошел прямо ко мне.
– Бедняга Платт, скверно же ты выглядишь, – вот единственные слова, которые слетели с его уст.
– Слава богу, – проговорил я, – слава богу, господин Форд, что вы наконец приехали.
Вытащив из кармана нож, он раздраженно перерезал веревку вокруг моих запястий, рук и лодыжек и снял петлю с шеи. Я попытался сделать шаг, но зашатался, точно пьяный, и опустился на землю.
Форд сразу же вернулся в дом, вновь оставив меня одного. Когда он дошел до веранды, прискакали Тайбитс и два его приятеля. Последовал долгий разговор. Я слышал звуки их голосов, мягкий тон Форда, смешивавшийся с сердитыми репликами Тайбитса, но так и не смог разобрать, о чем они говорили. Наконец троица вновь уехала, явно не очень довольная.
Я попытался поднять молоток, желая показать Форду, что готов и полон желания трудиться, продолжив работу над ткацкой, но он выпал из моей онемевшей руки. В сумерках я добрался до хижины и лег на пол. Я чувствовал себя совершенно больным – все тело у меня болело и распухло, малейшее движение причиняло мучительные страдания. Вскоре пришли с поля работники. Рейчел, войдя в хижину после Лоусона, рассказала им, что случилось. Элиза и Мэри сварили мне кусок бекона, но аппетита у меня не было. Затем они поджарили кукурузной муки и сварили кофе. Это было единственное, что я мог принять внутрь. Элиза утешала меня и была весьма добра. Вскоре уже всю хижину заполонили невольники. Они обступили меня, задавая множество вопросов о конфликте с Тайбитсом, случившемся этим утром – и о подробностях событий дня. Затем в разговор вступила Рейчел и своим простым языком повторила все заново, в особых красках расписав пинок, после которого Тайбитс покатился по земле, – при этом вся толпа разразилась неудержимым хихиканьем. Потом она описала, как вышел из дома Чапин со своими пистолетами, и как хозяин Форд перерезал веревки ножом, и как он при этом сердился.
К этому времени воротился Лоусон и порадовал всех присутствующих отчетом о своей поездке в «Сосновые Леса». Он рассказал, как бурый мул нес его на себе «быстрее молнии», как он ошеломил всех, пролетая мимо, как хозяин Форд сразу же пустился в путь (он говорил, что Платт хороший ниггер и что они не должны его убивать). И Лоусон завершил свой рассказ весьма сильными выражениями в том духе, что не было на всем свете другого человека, который мог бы создать такую вселенскую сенсацию на дороге
