разрядить эту батарейку. А что, если мы пройдемся по городу и заодно продолжим разговор? Вы не пожалеете, городок у нас красивый.
И капитан повел коллегу по узеньким улочкам, мимо старинных глинобитных стен и низеньких домиков с потемневшими балками, мимо заброшенных амбаров и накренившихся яблонь.
— А вот Лео другого мнения, — сказал Адамберг. — Она уверена, что Эрбье убили.
— Она как-то обосновала свою уверенность?
Адамберг пожал плечами:
— Нет. Очевидно, знает просто потому, что знает, вот и все.
— Вечно с ней так. Она очень хитрая и с годами привыкла думать, будто никогда не ошибается. Конечно, если бы ей отрубили голову, Ордебек лишился бы значительной части мозгов. Но чем старше она становится, тем реже обосновывает свои соображения. Ей приятно, что ее считают всезнайкой, и она стремится поддерживать эту репутацию. Она совсем ничего не сказала?
— Нет. Только то, что невелика потеря. И что она не испугалась, когда нашла труп, потому что уже знала о его смерти. Она больше говорила о лисе и его птице, чем о том, что видела в часовне.
— О синице, которая привязалась к трехлапому лису?
— Да. А еще рассказывала о своем псе, о его любимой сучке с ближней фермы, о святом Антонии, о своей гостинице, о Лине и ее семье, о том, как она вытащила вас из пруда.
— Верно, — улыбнулся Эмери. — Я обязан ей жизнью, и это мое самое раннее воспоминание. Ее называют моей второй матерью, ведь я и в самом деле тогда заново родился. После того дня мои родители души не чаяли в Лео, они наказывали мне, чтобы я всегда любил и почитал ее. Это случилось в разгар зимы, и пока Лео вместе со мной выбиралась из пруда, она промерзла до костей. Говорят, ее три дня знобило. Потом у нее начался плеврит, и все уже думали, что ей конец.
— О плеврите она мне не рассказывала. Как и о том, что была замужем за графом.
— Лео никогда не хвастается, просто незаметно навязывает вам свою точку зрения, но этого достаточно. Никто из здешних жителей не тронул бы ее трехлапого лиса. Никто, кроме Эрбье. Лис угодил в один из его капканов и потерял лапу и хвост. Но Эрбье так и не успел его прикончить.
— Потому что Лео убила его до того, как он убил лиса.
— Она на это вполне способна, — весело заметил Эмери.
— Вы возьмете под охрану человека, которого Лина назвала вторым? Стекольщика?
— Он не стекольщик, он мастер-витражист.
— Да, Лео сказала, что он очень талантливый.
— Глайе мерзкий тип, он никого не боится. Такого не запугаешь Адским Воинством. Но если на него нападет страх, тут, к сожалению, ничего не поделаешь. Нельзя помешать человеку свести счеты с жизнью, когда он действительно этого хочет.
— А вдруг вы ошибаетесь, капитан? Вдруг Эрбье все-таки убили? Тогда могут убить и Глайе. Вот о чем я.
— Вас не переубедишь, Адамберг.
— Вас тоже, капитан. Потому что вы в безвыходной ситуации и версия о самоубийстве для вас — наименьшее зло.
Эмери замедлил шаг, потом остановился и достал пачку сигарет.
— Объясните, комиссар, что вы имеете в виду.
— Об исчезновении Эрбье стало известно еще неделю назад. За это время вы ничего не сделали, разве что послали людей осмотреть его дом.
— Это все, на что я имел право, Адамберг, если бы Эрбье захотел уехать втайне от всех, преследовать его было бы противозаконно.
— Хотя его видели с Адским Воинством?
— Когда жандармерия ведет расследование, то не прислушивается к бреду сумасшедших.
— Нет, прислушивается. Вы допускаете, что Воинство может быть повинно в его смерти, какой бы эта смерть ни была, добровольной или насильственной. Вы знали, что Лина назвала его имя, но вы ничего не сделали. А теперь, когда тело обнаружено, уже слишком поздно искать улики.
— Думаете, мне устроят нагоняй?
— Думаю, да.
Эмери затянулся и выпустил дым со звуком, похожим на вздох, потом оперся на каменную стену, тянувшуюся вдоль улицы.
— Ну хорошо, — согласился он. — Мне устроят нагоняй. А может, и нет. Нельзя же привлечь меня к ответственности за его
