— Они не мои.
— Надень кроссовку, — повысив голос, скомандовал Адамберг.
Ноэль, стоявший за перегородкой и прислушивавшийся к разговору, недовольно пожал плечами:
— Прямо очухаться не дает парню, сейчас доведет его до слез. А еще говорят, это я местный изверг.
— Все правильно, Ноэль, — сказал Меркаде. — Мы ведь получили приказ. Огонь, который зажег Момо, уже подобрался к Дворцу правосудия. Нам нужно признание.
— С каких это пор комиссар так торопится выполнять приказы?
— С тех пор, как на него нажали. Это же нормально, что человек хочет спасти свою шкуру, разве нет?
— Для любого другого человека было бы нормально. Для Адамберга — нет, — сказал Ноэль и направился к выходу.
Адамберг вышел из комнаты для допросов и протянул кроссовки Эсталеру. Подчиненные, в особенности Данглар, смотрели на него отчужденно.
— Продолжайте допрос, Меркаде, мне надо заняться нормандскими делами. Теперь, когда Момо перестал надеяться на меня, он быстро расколется. Принесите туда вентилятор, чтобы у него не так сильно потели руки. И как только лаборант закончит повторное исследование, пришлите мне результат.
— Я думал, вы не считаете его виновным, — не слишком любезным тоном заметил Данглар.
— Да, но сегодня я заглянул в его глаза. Это он, Данглар. Как ни печально, это он. Остается только выяснить, было ли убийство предумышленным.
Данглару многое не нравилось в комиссаре, но больше всего его раздражала эта манера принимать собственные ощущения за неопровержимо доказанные факты. На критику майора Адамберг отвечал, что ощущения — тоже факты, что они вполне материальны и имеют такую же ценность, как лабораторные анализы. Что наш мозг — самая большая на свете лаборатория, вполне способная классифицировать и обрабатывать поступающие данные, такие как, например, чей-то взгляд, и выдавать полноценные научные результаты. Эта псевдологика выводила Данглара из себя.
— Что бы вы ни увидели в его взгляде, комиссар, этого недостаточно. Нам нужно не гадание по глазам, а знание.
— Но мы знаем, Данглар. Знаем, что Мо принес старика в жертву на алтаре своих убеждений. Сегодня в Ордебеке один тип разбил об пол голову старой дамы, как разбивают стакан. И я не в том настроении, чтобы нянчиться с убийцами.
— Но еще утром вы считали, что Момо угодил в подстроенную кем-то ловушку. Вы говорили, что он непременно избавился бы от запачканных кроссовок, а не стал бы держать их у себя в шкафу, ведь это улики, прямо указывающие на него.
— Мо думал, он хитрее всех. Купил пару новеньких кроссовок и положил к себе в шкаф, чтобы мы решили, будто кто-то захотел его подставить. А в итоге подставил себя сам.
— И все это вы увидели в его глазах?
— Скажем, да.
— И какие же доказательства вы там обнаружили?
— Гордыню и жестокость, а в данный момент еще и животный страх.
— И вы все это измерили? Проанализировали?
— Я вам уже сказал, Данглар, — произнес комиссар необычайно мягко, но с ноткой угрозы, — я сейчас не в том настроении, чтобы дискутировать.
— Безобразие, — прошипел Данглар.
Адамберг набрал на мобильном номер ордебекской больницы. И небрежно махнул рукой Данглару, словно выметая его из комнаты.
— Идите к себе, майор, это лучшее, что вы сейчас можете сделать.
Семеро подчиненных комиссара, собравшись вокруг, наблюдали за этой стычкой. На лице Эсталера отразилось глубокое огорчение.
— Остальным рекомендую сделать то же самое во избежание неприятных последствий. Сейчас для допроса Мо мне нужны только двое, Меркаде и Эсталер.
Пятеро полицейских молча разошлись, кто-то из них смотрел на начальника с изумлением, а кто-то с осуждением. Данглар, дрожа от злости, удалился широкими шагами, так быстро, насколько ему позволяла его своеобразная походка, при которой длинные ноги майора казались неустойчивыми, словно две подтаявшие свечи. Он спустился по винтовой лестнице в подвал, вытащил из тайника бутылку белого вина и сделал несколько глотков. Надо же, подумал он, именно сегодня, когда мне удалось продержаться до семи вечера. Он сел на ящик, который в этом подвале заменял ему стул, и заставил себя дышать ровнее, чтобы унять гнев, а главное,
