Эмери втайне от хозяина переворачивала ее и расстилала изнанкой кверху, чтобы пореже приходилось стирать: эта женщина не испытывала никакого почтения к старому князю Экмюльскому.
Эмери не был дураком. Он сознавал, что постоянные напоминания о маршале скрашивают его, как он считал, унылое существование и повышают самооценку, ибо характер у капитана был совсем не тот, что у его бесстрашного предка. Когда-то он хотел стать военным, как его отец, но ему не хватило храбрости, и в результате из всех родов войск он выбрал жандармерию, а из всех завоеваний — победы над представительницами прекрасного пола. Он очень строго судил себя, но за ужином готов был все простить: этот счастливый час был также и часом снисходительности. Здесь, за столом, он чувствовал себя видным мужчиной и влиятельной личностью, и это ежедневное вливание нарциссизма возвращало ему силы. Все знали, что капитана нельзя беспокоить во время ужина, если только речь не идет о чем-то очень срочном. Вот почему голос бригадира Блерио звучал не очень уверенно.
— Тысячу извинений, капитан, но я подумал, что должен вас проинформировать.
— Насчет Лео?
— Нет, капитан, насчет ее собаки. Сейчас Лод живет у меня. Доктор Шази сказала, что пес серьезно не пострадал, но что в конечном счете комиссар Адамберг был прав.
— Ближе к делу, бригадир, — перебил его Эмери. — У меня ужин стынет.
— С тех пор как я взял Лода к себе, он так и не смог встать на лапы, а сегодня вечером его вырвало кровью. Я отвез его к ветеринару, а тот сказал, что у пса внутренние повреждения. Он считает, что Лода били в живот, и, скорее всего, ногами. Если это так, то Адамберг был прав и на Лео действительно напали.
— Отвяжитесь вы с вашим Адамбергом, мы без него выясним, что там произошло.
— Извините, капитан, просто я только что услышал эту новость от ветеринара.
— Он уверен в поставленном диагнозе?
— Абсолютно уверен. Он даже готов дать письменные показания.
— Вызовите его, пусть придет завтра с утра. Вы узнавали, как там Лео?
— Все еще в коме. Доктор Мерлан рассчитывает, что внутренняя гематома рассосется.
— На самом деле рассчитывает?
— Нет, капитан. На самом деле — нет.
— Вы отужинали, Блерио?
— Да, капитан.
— Тогда зайдите ко мне через полчаса.
Эмери бросил телефон на белоснежную скатерть и мрачно уселся перед тарелкой. К бригадиру Блерио, который был старше по возрасту, капитан относился неоднозначно. Как начальник он его презирал и ни во что не ставил его мнение. Блерио был простой бригадир, толстый, беспрекословно выполняющий приказы и совершенно необразованный. И в то же время благодаря добродушию Блерио — покладистости, как считал Эмери, — его бесконечному терпению, которое можно было принять за глупость, и умению держать язык за зубами ему можно было без всякого риска поверять свои тайны. Эмери то отдавал Блерио команды, как собаке, то держался с ним как с другом, близким другом, в чьи обязанности входило выслушивать его, утешать и подбадривать. Они работали вместе уже шесть лет.
— Дело принимает скверный оборот, Блерио, — сказал капитан, открывая ему дверь.
— Для Леоны? — спросил бригадир, усаживаясь на стул из ампирного гарнитура, на котором сидел обычно.
— Для нас. Для меня. Я просрал начальный этап следствия.
Поскольку маршал Даву славился своей грубоватой речью, так сказать, наследием лихих революционных лет, то Эмери тоже не считал нужным выбирать выражения.
— Если на Лео напали, Блерио, это значит, что Эрбье был убит.
— Почему вы думаете, что тут есть связь, капитан?
— Потому что люди так думают. Пораскинь мозгами.
— А что говорят люди?
— Что Лео многое знала о смерти Эрбье, ведь она многое знает обо всем и обо всех.
— Леона не сплетница.
— Это так, но у нее громадный ум и бездонная память. К счастью, мне она ничего не рассказала. Возможно, это спасло ей жизнь.
Эмери открыл бонбоньерку, в которой лежали леденцы, и подвинул ее к Блерио.