стекло.
— Отойди от окна, Мо. Да, это коровы.
— Черт!
— Ты что, никогда их не видел?
— Живых — никогда.
— У тебя будет уйма времени, чтобы смотреть на них, ты даже успеешь разглядеть, как они двигаются. Только не подходи к окнам ближе чем на метр. Зажигать свет вечером, естественно, нельзя. Курить будешь, сидя на полу, — огонек сигареты видно с очень большого расстояния. Можешь есть горячее, плита через окно не просматривается. Можешь помыться, воду в доме не перекрыли. Скоро приедет Кромс, он привезет тебе еду.
Мо прошелся по своему новому жилищу; казалось, мысль, что он будет сидеть тут взаперти, не слишком его пугала, он то и дело с интересом поглядывал в окно.
— Я еще никогда не встречал такого парня, как Кромс, — сказал Мо. — Парня, который купил бы мне цветные карандаши. Мне только мама их покупала. Но ведь это вы его воспитали, комиссар, неудивительно, что он такой.
Адамберг счел несвоевременным объяснять Мо, что узнал о существовании сына всего несколько недель назад и что долгие годы ничего не хотел знать о его матери, не потрудившись до конца прочесть письмо, которое она ему написала. Нет, не надо слишком рано разрушать иллюзии Мо.
— Да, он прекрасно воспитан, — подтвердил Данглар, который относился к отцовству с величайшей серьезностью и находил, что Адамберг — никудышный отец.
— Я восстановлю печати на дверях. Мобильником пользуйся только в крайнем случае. Даже если будешь подыхать со скуки, никому не звони, прояви волю — телефоны всех твоих знакомых прослушиваются.
— Все будет нормально, комиссар. Тут столько увидеть можно. Даже коров. Я их насчитал как минимум двенадцать. В тюрьме нас было десять человек в камере без окон. Смотреть одному на коров и быков — это прямо чудо какое-то.
— Быков здесь нет, Мо, их содержат отдельно и подпускают к коровам только для случки. Так что здесь одни коровы.
— Понятно.
Убедившись, что в роще никого нет, Адамберг попрощался с Мо, бесшумно открыл дверь и вышел. Затем достал из сумки клеевой пистолет и аккуратно восстановил печати. Данглар с встревоженным видом оглядывался кругом.
— Ох, как мне это не нравится, — пробормотал он.
— Поговорим позже, Данглар.
Выехав на шоссе, Адамберг позвонил Эмери и сказал, что скоро будет в Ордебеке.
— Сначала заеду в больницу, — сказал он.
— Она тебя не узнает, Адамберг. Могу я пригласить вас на ужин?
Адамберг взглянул на Данглара, который отрицательно покачал головой. В трудные периоды своей жизни (а сейчас период был особенно трудный, поскольку никаких конкретных трудностей не было) Данглар спасался тем, что намечал себе на каждый день маленькие радости — выбор нового костюма, покупку старинной книги или изысканный ужин в ресторане. Обычно каждый приступ депрессии проделывал опасные дыры в его бюджете. Лишить Данглара ужина в «Бегущем кабане», ужина, меню которого он выбрал с величайшей тщательностью, было бы все равно что лишить его давно обещанного подарка.
— Я обещал сыну поужинать с ним в «Бегущем кабане». Присоединяйтесь к нам, Эмери.
— Это прекрасное заведение, но, увы, я не смогу, — сухо ответил Эмери. — Я надеялся принять вас у себя дома.
— В другой раз, Эмери.
— Кажется, я задел его за живое, — удивленно сказал Адамберг, закончив разговор. Комиссар еще не знал, что капитан страдал неврозом, который, подобно пуповине, соединял его с ампирной столовой в его доме.
Как и было предусмотрено планом, Адамберг и Кромс встретились перед входом в больницу. Молодой человек уже купил все необходимое, и Адамберг, обняв его, сунул ему в сумку клеевой пистолет, печать и план дома Эрбье.
— Как там, в доме? — спросил Кромс.
— Чисто. Жандармы убрали протухшую дичь.
— А как мне быть с малышом?
— Он уже там, ждет тебя.
— Я не о Мо, я о голубе. Он несколько часов провел в машине, и ему там не нравится.
— Возьми его с собой, — секунду подумав, распорядился Адамберг. — Пусть Мо ухаживает за голубем, ему будет не так одиноко,
