— Две следующие жертвы Воинства живут под одной крышей?
— Да, уже много лет. Они кузены и с самой юности неразлейвода. Но Мортамбо не гомосексуалист.
— Эрбье тоже был гомосексуалистом? — продолжал Данглар.
— Думаете, мы имеем дело с убийцей-гомофобом?
— Этого нельзя исключать.
— Эрбье точно не был гомосексуалистом. Он был по-скотски грубый самец, почти насильник. И потом, не забудьте: имена «схваченных» назвала Лина Вандермот. У меня нет ни малейших оснований думать, будто Лина что-то имеет против гомосексуалистов. Она — как бы это выразиться? — в сексуальном плане ведет довольно-таки свободную жизнь.
— Роскошная грудь, — сказал бригадир. — Прямо съесть хочется.
— Хватит, Блерио, — одернул его Эмери. — Такие комментарии не помогут нам продвинуться вперед.
— Нам все пригодится, — заметил Адамберг, который, подобно своему сыну, забыл о хороших манерах и макал хлеб в соус. — Послушайте, Эмери. Принято считать, что те, кого видели с Воинством, — очень плохие люди. Есть ли основания так думать о стекольщике и его кузене?
— Безусловно. Это общеизвестный факт.
— А что им ставят в вину?
— Были у нас две истории, в которых многое остается невыясненным. Обоими случаями занимался я, но расследование ничего не дало. Я был в бешенстве. А что, если кофе мы выпьем в другом месте? У них тут есть маленький зал, где мне в виде исключения разрешается курить.
Когда все встали из-за стола, капитан взглянул на Кромса — парень был плохо одет, в слишком длинной старой футболке, — словно пытаясь понять, что здесь делает сын Адамберга.
— Твой парень работает с тобой? — спросил он по дороге в маленький зал. — Он хочет стать полицейским, да?
— Нет, он готовит репортаж о прогнивших листках, вот и приехал. Для одной шведской газеты.
— О прогнивших листках? То есть о продажной прессе?
— Нет, о других. Которые в лесу.
На помощь комиссару пришел Данглар:
— Имеется в виду микросреда, возникающая в процессе разложения растительной массы.
— Ах вот оно что, — сказал Эмери, выбирая для себя стул с прямой спинкой, в то время как остальные четверо устроились на диванах.
Кромс предложил присутствующим сигареты, а Данглар заказал еще бутылку вина. За обедом он страдал оттого, что на столе было всего две бутылки на пятерых.
— Два человека из окружения Глайе и Мортамбо погибли при странных обстоятельствах, — сказал Эмери, наполняя бокалы. — Семь лет назад коллега Глайе упал с лесов в лувренской церкви. Они оба стояли на высоте в двадцать метров, реставрировали витражи главного нефа. Четыре года назад мать Мортамбо умерла в подсобке при магазине. Она встала на табуретку, пошатнулась и ухватилась за металлическую этажерку, которая рухнула на нее вместе с цветами в горшках и многокилограммовыми ящиками с грунтом. И там и там типичный несчастный случай, не подкопаешься. И причина смерти одна и та же: падение. По каждому из этих происшествий я открыл уголовное дело.
— Основанное на чем? — спросил Данглар, с видимым облегчением опустошая очередной бокал.
— Вообще-то, на том, что Глайе и Мортамбо — подонки, каждый в своем роде. Две помойные крысы, и это видно за километр.
— Помойные крысы бывают очень даже симпатичные, — заметил Адамберг. — Тони и Мари, например.
— Кто это?
— Две влюбленные крысы, но давайте лучше о них забудем, — сказал Адамберг, тряхнув головой.
— Но эти двое совсем не симпатичные, Адамберг. Они душу продадут за деньги и успех, и я уверен, что они уже это сделали.
— Продали душу Владыке Эллекену, — сказал Данглар.
— Почему бы и нет, майор? И знаете, не один я здесь так думаю. Когда в Бюиссоне сгорела ферма и мы собирали деньги для погорельцев, эти не дали ни гроша. Вот они какие. Для них жители Ордебека — серое мужичье, недостойное их просвещенного внимания.
— На каком основании вы открыли дело по первому несчастному случаю?
