чтобы это было правдой! Я не смогу поднять руку на человека. Это смертный грех.
Я во все глаза смотрела на брата Эдмунда. Он молчал.
— Уверена, что и вы тоже, — добавила я, — не смогли бы поднять руку на человека и отнять у него жизнь.
— Да, сестра.
Но что-то в голосе его показалось мне странным. Я молча смотрела на своего друга и ждала.
— Всю свою жизнь, — начал брат Эдмунд, — я посвятил служению Богу, учебе и обучению других, врачеванию и помощи людям. Это путь всякого, кто принимает святой обет. А это все занятия, как вы понимаете, мирные. — Губы его искривились в усмешке. — Вот потому-то королю и Кромвелю было так легко сокрушить нас.
— Мы не сопротивляемся, не даем отпора, — прошептала я. — Это правда.
Брат Эдмунд заметил мое смятение и страх. И поспешил добавить:
— Возможно, пророчество вовсе и не подразумевает нанесение вреда. Может, на самом деле вы должны кого-то спасти. Или предотвратить страшное бедствие. Самое малое деяние, если совершить его в нужное время и в нужном месте, может иметь величайшие последствия.
Я упала на стул и схватилась руками за голову. Комната кружилась вокруг меня, потолок с полом менялись местами.
— Нам нужно помолиться, чтобы получить духовное руководство, — твердо сказал брат Эдмунд. — Пойдемте в часовню.
В изящной часовне монастыря Черных Братьев я преклонила колени перед алтарем. Брат Эдмунд сделал то же самое. Странно было ощущать его присутствие так близко. В Дартфордском монастыре и в церкви Святой Троицы мужчины молились отдельно от женщин.
Крепким и чистым голосом брат Эдмунд начал молитву:
— Из глубины воззвал к Тебе, Господи! Господи, услышь голос мой!
Мой друг замолчал и посмотрел на меня. Я вздрогнула и поняла: он ожидает, что я тоже стану повторять слова молитвы. Мы должны были молиться вместе.
И слова одновременно потекли из наших губ, не всегда в унисон:
— Да будут уши Твои внимательны к голосу моления моего. Если Ты будешь замечать беззакония, Господи, Господи, кто устоит? Ибо у Тебя умилостивление. Ради имени Твоего я ожидал Тебя, Господи, положилась душа моя на слово Твое, уповала душа моя на Господа…
Закончив молиться, мы встали и молча подошли к нефу часовни. Все ценное отсюда было сорвано алчной рукой и безвозвратно исчезло. Но в неверном пламени свечи я заметила под последней скамьей деревянную чашу.
И остановилась:
— Смотрите, чаша.
Брат Эдмунд нахмурился:
— Что?
— Я вам не говорила, чуть не забыла совсем… последнее, что сказала мне сестра Элизабет Бартон, было «чаша». Она произнесла под конец всего одно слово: «Чаша». И замолчала.
— Чаши используют для питья, но и не только. Среди священных сосудов чаша — один из самых важных предметов утвари, потому что необходим при богослужении, — с расстановкой проговорил брат Эдмунд. — Возможно, пророчество должно быть исполнено для того, чтобы уберечь от опасности чашу… то есть мессу.
— Не думаю, что она именно это имела в виду, — с бьющимся сердцем возразила я. — Скорее уж, это прозвучало как… предостережение. О, брат Эдмунд, я боюсь! — закричала я. — Я не хочу, чтобы это со мной случилось. Никогда не хотела.
Он кивнул:
— И Иисус сказал: «Отче мой! Если возможно, да минует Меня чаша сия».
— Это было в Гефсиманском саду, — прошептала я.
— Да, — подхватил брат Эдмунд, — там Иисус молился, потому что исполнился страхом перед тем, что, как Он знал, случится. Бог явился Ему, и Иисус сказал: «Отче мой! Если возможно, да минует Меня чаша сия; впрочем, не как Я хочу, но как Ты».
Не в силах побороть нахлынувшие чувства, я отвернулась.
Брат Эдмунд опустил руку мне на плечо:
— Знайте, я сделаю все, что в моих силах, чтобы помочь вам. Я не хочу, чтобы вы прошли через испытания одна. Я всегда буду рядом с вами. Слышите, сестра Джоанна?
— Да, — кивнула я.
