меня после мессы в лазарет.
— Уж не знаю, кто за этим стоял, но точно не леди Мария, — сказала я, стараясь спрятать досаду. — И вполне возможно, что я так ничего и не узнаю. А у самой Гертруды, сами понимаете, сейчас не спросишь.
Внезапно в дверь лазарета громко постучали. Брат Эдмунд открыл, и вошли двое: Жаккард Ролин и Оливер Гуинн — тот самый вдовец, которого мы утешали в церкви в день моего отъезда из Дартфорда.
— Вот видите? — сказал Жаккард. — Я же говорил, что брат Эдмунд на месте и непременно окажет вам помощь. Я заметил, что из церкви они с сестрой Джоанной направились прямо сюда.
— Мне бы очень не хотелось вас беспокоить, — смущенно произнес господин Гуинн, протягивая левую руку, обмотанную какой- то тряпкой. — Я сам во всем виноват. Я такой неуклюжий.
— Сегодня утром, когда господин Гуинн трудился в амбаре в Холкрофте, — пояснил Ролин, — произошел несчастный случай.
Холкрофтом назывался дом, где жили шесть бывших монахинь из Дартфорда. Сестра Винифред писала мне, что господин Гуинн много помогает им по хозяйству, да и вернувшись в городок, я тоже не раз об этом слышала.
— Покажите, что у вас, — попросил брат Эдмунд господина Гуинна.
Он внимательно осмотрел его руку и заключил:
— Рана не очень серьезная, но нужно ее промыть и смазать бальзамом из трав, чтобы не было заражения. Вы позволите?
— Конечно, брат Эдмунд, — ответил пациент. — Буду очень вам благодарен.
Пока мой друг занимался приготовлением лекарства, господин Гуинн повернулся ко мне:
— Скажите, а когда вы были послушницей в монастыре, кто был у вас наставницей? Сестра Агата? — (Я кивнула.) — Ну да, так я и думал. — Он застенчиво улыбнулся. — Повезло вам, сестра Джоанна, что и говорить! Наверняка она была превосходной наставницей и хорошо заботилась о молодых послушницах. По моему разумению, сестра Агата — редких достоинств женщина. Ну до чего же она добрая, сердечная и отзывчивая — другой такой в целом свете не найти! И вечно она меня смешит, знает столько забавных историй, а уж как умеет рассказывать!
Он проговорил все это буквально на одном дыхании и с самым искренним восторгом. Похоже, господин Гуинн серьезно увлечен, сестра Агата произвела на него сильное впечатление. Мне и раньше приходило в голову, что нашей бывшей наставнице неплохо бы подыскать подходящего супруга — из всех нас она больше всех годилась для роли замужней женщины. Вы удивлены? Однако нечто подобное уже происходило по всей Англии: бывшие монахи и монахини находили себе пару и вступали в брак. Впервые услышав об этом, я очень расстроилась. Но постепенно стала привыкать к этой мысли и уже не видела в подобном повороте судьбы ничего дурного.
— Какой же вы искусный лекарь, — обратился господин Гуинн к брату Эдмунду. — И совершенно напрасно про вас болтают всякие глупости.
— Кто болтает глупости? — спросила я.
— Ну, ясно кто, жители Дартфорда.
Он внимательно посмотрел сначала на брата Эдмунда, потом на меня и, кажется, сообразил, что сболтнул лишнее.
— Вы хотите сказать, что ничего не знаете? Господи, пожалуйста, не обижайтесь на меня.
— Я, вообще-то, догадывался, что тут что-то не так, — тихо сказал брат Эдмунд. — За последние два месяца очень мало кто обращался в лазарет за помощью.
Я страшно удивилась. Почему он раньше мне об этом не говорил?
Господин Гуинн тяжело вздохнул:
— Это все юный Тимоти Брук, его рук дело. Он же у нас теперь проповедник.
— А, тот самый, что проповедует с пенька, — пробормотала я.
— Он и о сестрах говорит дурное, но больше всего про вас, брат Эдмунд, — продолжал господин Гуинн. — Тимоти сказал, что добрые христиане не должны доверять вашим папистским лекарствам. Мне очень жаль, что приходится повторять эту клевету.
Брат Эдмунд приложил травяной бальзам к ране господина Гуинна и перевязал ее.
— Не стоит так переживать, — успокоил он пациента. — Я давно знаю, что Тимоти нас ненавидит.
— Однако дело тут не только в молодом Бруке, в одиночку он ничего бы не добился. Но ведь есть еще и отец Уильям со своими проповедями — вот они на пару и обрабатывают прихожан. Разумеется, сейчас, когда вы сидите вместе со всеми в церкви, отец Уильям помалкивает, но раньше постоянно твердил: надо благодарить Бога за то, что монастыри разрушены, теперь король Генрих не станет вводить новые налоги, ведь казна у него полна.
