через Лондон, аж в Дартфорд — я и не представляла, что он способен на такой подвиг.
С тех пор как я видела Генри и Урсулу в последний раз — а это было всего два года назад, — супруги сильно постарели. Оба как-то сгорбились, с измученных заботами лиц не сходил постоянный отпечаток усталости. Однако Генри был настроен решительно.
— Джоанна, — твердо сказал он, — я должен исполнить свой долг перед вашим покойным батюшкой. И намерен стать вашим посаженым отцом и выдать вас замуж.
Дом мой был слишком мал, чтобы в нем разместились все Стаффорды, да еще вместе со слугами, поэтому им пришлось остановиться на постоялом дворе. По лицу Генри я поняла, что такая перспектива не слишком его обрадовала, но он постарался не подавать виду. Семейство Стаффордов отправилось на постоялый двор «Голова сарацина», но, как оказалось, всего лишь на несколько часов. Новость об их прибытии мгновенно облетела весь город, и уже к обеду к моим родственникам явился господин Хэнкок и предложил им в полное распоряжение собственный дом. Его приглашение было милостиво принято. Мы с Артуром часто ходили к Стаффордам в гости. Мальчик с большой радостью познакомился со своими дядей и тетей, а также с двоюродными братьями и сестрами, которые, хотя и были гораздо старше, с удовольствием играли с ним, проявляя при этом большое терпение.
За два дня до свадьбы, когда дети были заняты играми, меня разыскала Урсула. Хотя мы с ней ни разу в жизни не ссорились, я не испытывала к жене Генри особой привязанности. Когда я жила в замке, она почти каждый год рожала и была только этим и озабочена; иногда мне даже казалось, что эта женщина не совсем понимала, что происходит вокруг.
Но теперь мы с Урсулой были одни, и она задала мне ясный и недвусмысленный вопрос:
— Вы любили моего брата, барона Монтегю?
Я подумала, что и ответ она должна получить столь же прямой и правдивый:
— Нет. Я не любила его и вряд ли бы когда-нибудь смогла полюбить. Но Генри Кортни почему-то вдруг взбрело в голову, что я должна стать женой вашего брата. А я к нему чувствовала, как бы это сказать… душевное родство, что ли.
На мгновение я мысленно снова перенеслась в грязный фургон, в котором нас с бароном Монтегю везли в Тауэр. И отчетливо представила себе, как он держит мое лицо в ладонях, ясно услышала его голос: «Ах, Джоанна, полюбить человека, который одной ногой стоит в могиле, невозможно».
— Я знаю, что на Тауэр-Хилл, в последние минуты перед казнью, вы молились за него, — сказала Урсула и схватила меня за руку. — Он был человек тяжелый, это правда. Самоуверенный, высокомерный. Но он был любящим братом. Я очень скорблю о его гибели. Вы и представить себе не можете, Джоанна, как мне больно.
— Я тоже скорблю о нем, — ответила я. — И рада, что смогла хоть что-то сделать для него в последние минуты, хотя помощь моя, увы, и была эфемерна.
— О нет, вы не правы, помощь ваша была очень велика! — горячо возразила она.
Я посмотрела в лицо Урсуле и вдруг поняла, почему они с Генри приехали в Дартфорд на мою свадьбу. Не просто в память о моем отце, нет. Урсула заставила мужа сделать это в благодарность за то, что я сделала для барона Монтегю перед казнью.
— Род Поулов теперь тоже почти уничтожен, как и род Стаффордов, — сказала она. — Моего второго брата, Реджинальда, король ненавидит всем сердцем — в целом свете нет человека, которого он ненавидел бы так же сильно. Годфри совершенно разбит и сломлен. Его величество простил его, но все проклинают бедного Годфри за то, что он дал ложные показания. Они с женой покинули Англию — а что им еще оставалось делать? Матушка моя сейчас находится под арестом в собственном доме. Ее день и ночь допрашивают, все пытаются добиться признания в том, что она участвовала в заговоре маркиза Эксетера. Ей без малого семьдесят лет, Джоанна, и она чиста перед Богом и королем.
Так вот оно что, значит, Генрих мстительно обратил обуявшую его ненависть на дом Йорков, не пощадив даже пожилую женщину. Ах, как мне в эту минуту захотелось хоть чем-нибудь облегчить душевные терзания Урсулы.
— Друзья сообщают мне в письмах, что худшее уже позади, не исключено, что король смягчится и оставит матушку в покое, — продолжала она. — Гертруду Кортни, например, ведь не обвиняли ни в каких преступлениях и не подвергали допросам и пыткам. Может быть, ее даже освободят и ее сына тоже, нужно только набраться терпения и подождать.
У меня в голове не укладывалось, каким образом Гертруда, которая действительно участвовала в заговоре против короны, может выйти из Тауэра, если ее муж, остававшийся верным королю, лишился жизни. Возможно, против нее просто не нашли никаких улик, за исключением того флага, о котором говорил Шапуи.
— Я слышала, — вдруг сказала Урсула, — что есть определенные… э-э-э… признаки… Одним словом, еретические взгляды Кромвеля начинают утомлять короля Генриха.
— Что? — вздрогнула я.
