Если я не чувствую себя с Игреком спокойно и уверенно, то не могу его лечить. В этом я не сомневалась. Но действительно ли я боюсь его? Не напрасно ли я встревожилась сегодня днем? Игрека никак нельзя было назвать физически развитым, и, как он сам подчеркнул, он вел себя совершенно обычно — не более самоуверенно, чем в первый день нашего личного знакомства.
Виновата ли я в том, что произошло? Безусловно. Пациенты нередко испытывают глубокую симпатию к своему психоаналитику, но я сама пошла на риск, согласившись на встречу вне стен моего кабинета. Я позволила себе обсуждать с ним свою семейную жизнь, позволила себе относиться к Игреку иначе, чем к другим своим пациентам. Ответственность за случившееся полностью лежала на мне одной.
Но сегодня ситуация была другой, совершенно другой.
У Игрека были глубокие проблемы с психикой, что отодвигало его сложное поведение на второй план. Я разговаривала с ним уже на протяжении шести месяцев, а мы даже не рассматривали главную его проблему, то, что он — закоренелый наркоман. На фоне тяжелых нарушений психики его отказ признать свою зависимость от стимулянтов казался не имеющим большого значения. Это еще больше доказывало, что я совершенно не помогала Игреку облегчить его состояние. Он пришел ко мне якобы разобраться со своим чувством вины, а я исполняю лишь роль слушателя. Я бездумно поощряла его солипсизм.[71] Его притворная одержимость социальными проблемами ничто по сравнению с главной его навязчивой идеей — стремлением выглядеть в глазах других человеком исключительного ума и образованности, почти гением. И он вовсе не хочет меняться, разве только еще больше быть самим собой.
Но я не могла не думать и о своем честолюбии практикующего психоаналитика. Появится ли у меня еще когда-нибудь такой интересный пациент? Никогда. Это было все равно что заниматься психоанализом с Гитлером или Брюсом Спрингстином.[72] У меня появилась возможность поработать с редким человеком, который живет мечтами и фантазиями других. Более того, общение с Игреком заставило меня по-иному взглянуть на свою работу. Я по-прежнему считала необходимым помогать девушкам, страдающим булимией, или неудовлетворенным своей работой брокерам, но теперь это было уже не так интересно. В их проблемах не было ничего сложного и таинственного, все они были следствием слабоволия и сравнительно легко поддавались лечению… В то время как занятия с Игреком были настоящей интересной работой. А вдруг я сумею разгадать эту головоломку? Что, если я помогу этой крайне эгоцентричной личности превратиться в настоящего благодетеля рода человеческого? Может ли быть что-то важнее этой благородной цели?
Нужно было либо расстаться с Игреком, либо использовать его ценные недостатки. Я должна была выбрать что-то одно.
Но, конечно, я попыталась совместить оба варианта.
И разработала следующий план. Позвоню Игреку и отменю наш следующий сеанс. Даже не пойду в этот день в офис на случай, если он будет настаивать на встрече. Скажу ему, что в настоящее время наши занятия продолжаться не могут. Если он питал ко мне романтические чувства, а это уже казалось несомненным, нам необходимо было ненадолго расстаться, чтобы восстановить утраченные границы в общении. Я была уверена — его неуместное влечение пройдет, если мы прекратим интенсивное эмоциональное общение. И через шесть недель — если мы оба осознаем наши прошлые отношения, и Игрек согласится на принятые в практике беседы с психоаналитиком и традиционные психотерапевтические методы — занятия можно будет возобновить. Срок казался мне достаточно большим, чтобы достигнуть желаемых изменений, но и не слишком большим, чтобы мы утратили мало-мальски достигнутые успехи. В воскресенье утром за завтраком я как можно более спокойно изложила свой план Джону. Он одобрил мою мысль.
— Что ж, решение дельное, — сказал он, подняв глаза от газеты. — Ничего не скажешь, вполне разумно.
В понедельник утром я позвонила Игреку. Он не ответил. Я позвонила вечером, опять не получила ответа и оставила ему эсэмэску с просьбой перезвонить. Во вторник я снова позвонила ему, и опять он не ответил. Поскольку в среду он не ответил уже на четвертый звонок, я оставила голосовое сообщение, в котором рассказала о своем плане. В нем не было ничего, о чем я не могла бы прямо и открыто сказать Игреку. Я сказала, что он может позвонить мне, если хочет обсудить мое предложение, пообещала связаться с ним через пять недель, чтобы узнать, заинтересован ли он в возобновлении наших встреч. В пятницу утром я позвонила еще раз, убедиться, что он получил мое сообщение, но его номер был заблокирован.
В пятницу днем, в 4:04, я получила с заблокированного номера следующее голосовое сообщение.
«Виктория, это говорит Игрек. Я получил ваш звонок и сообщение… Я разочарован. Очень разочарован… Если бы я знал, что наша встреча и время, проведенное с вами, приведет к такому неприятному результату, я никогда бы не согласился на нее. Очень сожалею о том, что, по вашему мнению, произошло… Я по-прежнему не знаю, как вы расцениваете сложившуюся ситуацию. У меня создалось впечатление, что вы затрудняетесь провести грань между нашими личными и профессиональными отношениями… Хочу сказать, что испытываю к вам очень серьезные и сильные чувства, что они оправданы с идеологической точки зрения. Думаю, это для вас имеет значение. У нас одинаковая идеология и (неразборчиво), и это очень важно. Как я уже сказал, я не сексуально озабоченный
