учитывая, что в газетах широко освещалась не только моя смерть, но и вскрытие. Как ты думаешь, почему она так убеждена, что я жив?
— Этого я тоже не знаю. — Уэйн стоял, держа член, и не мог писать. — Мать сказала, что она сумасшедшая.
— Ты не водишь меня за нос, Уэйн?
— Нет, сэр.
— Что говорила обо мне эта женщина со странными волосами?
— Мать отослала меня в дом. Я ничего этого не слышал.
— Ну, сейчас-то ты точно заливаешь мне, Брюс Уэйн Кармоди. — Но он сказал это не так, словно был зол из-за этого. — У тебя трудности со смычком?
— С чем?
— C пипкой. С пиписькой.
— А. Может, немножко.
— Это потому, что мы разговариваем. Трудно журчать, когда кто-то слушает. Я отойду на три шага.
Уэйн слышал, как простучали по бетону каблуки Мэнкса, когда тот отходил. Почти сразу же у Уэйна расслабился мочевой пузырь и потекла моча.
Мочась, он испустил долгий вздох облегчения и запрокинул голову.
Над унитазом висел плакат. На нем была изображена голая женщина, стоявшая на коленях и со связанными за спиной руками. Ее голова была засунута в противогаз. Над ней стоял человек в нацистской форме, держа в руке поводок, прикрепленный к ошейнику на ее шее.
Уэйн закрыл глаза, сунул смычок — нет, пенис, слово «смычок» было какой-то насмешкой — обратно в шорты и отвернулся. Он вымыл руки в раковине, к боку которой прилип таракан. Покончив с этим, он испытал облегчение, осознав, что не нашел ничего смешного в этом ужасном плакате.
Как только ему в голову пришла эта мысль, он понял, что это правда.
Он вышел из ванной и увидел Мэнкса, ждавшего у открытой дверцы в задний отсек «Призрака». В руке у него был серебряный молоток. Он улыбнулся, показав свои маленькие желтые зубы. Уэйн подумал, что успел бы добежать только до подъездной дороги, прежде чем Мэнкс размозжил бы ему голову.
— Вот что, — сказал Мэнкс. — Мне бы очень хотелось узнать побольше о той женщине, что секретничала с твоей матерью. Я уверен, если ты призадумаешься, то вспомнишь кое-какие подробности. Почему бы тебе не сесть в машину и не повертеть это у себя в уме? Я схожу за твоим завтраком. Когда я вернусь, возможно, что-то придет тебе в голову. Что ты на это скажешь?
Уэйн пожал плечами, но сердце у него подпрыгнуло при мысли о том, что он будет один в машине. Телефон. Ему нужно было остаться одному всего на минуту, чтобы позвонить отцу и все ему рассказать: Шугаркрик, штат Пенсильвания, розовый дом, прямо под холмом со сгоревшей церковью. Копы приехали бы сюда, прежде чем Мэнкс успел вернуться со своей яичницей с беконом. Он полез в машину охотно, без промедления.
Мэнкс закрыл дверь и постучал в стекло.
— Я вернусь в один миг! Не убегай!
И он рассмеялся, меж тем как защелкнулась кнопка блокировки.
Уэйн забрался с коленями на сиденье, глядя через заднее окно, как уходит Мэнкс. Когда старик исчез в задней части дома, Уэйн повернулся, скатился на пол, схватил ореховый ящик под сиденьем водителя и одним рывком вытянул его, чтобы взять свой телефон.
Тот пропал.
Где-то залаяла собака и заработала газонокосилка — мир продолжал двигаться, но здесь, в «Роллс-Ройсе», мир застыл на месте, потому что телефон исчез.
Уэйн полностью вытащил ящик и сунул в него руку, похлопывая по сукну внутри, как будто телефон мог как-то скрыться под обивкой ящика. Он знал, что не ошибся, что положил телефон именно в этот ящик, но задвинул его и посмотрел в другой ящик, под пассажирским сиденьем. Тот был точно так же пуст.
— Где ты? — вскрикнул Уэйн, хотя уже понял. Пока он мыл руки, Мэнкс залез в задний отсек и сам забрал телефон. Он, наверное, прямо сейчас расхаживает с ним в кармане сюртука. Уэйну хотелось плакать. Он выстроил утонченный собор надежды, глубоко внутри
