Они наблюдали за величественным приближением автомобиля. Лу чувствовал, как дрожат его толстые ноги. «
«Роллс-Ройс» прокатил мимо них, хрустя шинами по гравию. Он, казалось, замедлил ход, поравнявшись с ними на расстоянии менее пятнадцати футов, как будто водитель заметил их и теперь вглядывался. Но машина не остановилась, просто продолжила свое неторопливое продвижение.
— Вторая часть? — выдохнул Лу, осознавая, как болезненно колотится в горле пульс. Господи, он надеялся, что его не хватит удар, пока все это не завершится.
— Что? — спросила Вик, глядя на машину.
— В чем вторая часть плана? — спросил он.
— А, — сказала она, взяла второй браслет наручников и замкнула его на узком стволе березы. — По второй части плана ты остаешься здесь.
На милом, круглом, щетинистом лице Лу изобразилось простое потрясение: так ребенок смотрит на свою любимую игрушку, только что раздавленную автомобилем. На глаза навернулись слезы, ярчайшие точки в темноте. Ее огорчало видеть его едва ли не плачущим, видеть его шок и разочарование, но звук защелкнувшегося наручника — это резкое, четкое клацанье, отдавшееся эхом в морозном воздухе, — был звуком окончательного решения, сделанного и необратимого выбора.
— Лу, — прошептала она и положила руку ему на лицо. — Лу, не плачь. Все хорошо.
— Я не хочу, чтобы ты ехала одна, — сказал он. — Я хотел быть там, чтобы тебе помочь. Сказал, что буду там, чтобы тебе помочь.
— Ты был со мной, — сказала она. — И останешься. Ты со мной, куда бы я ни отправилась: ты часть моего инскейпа. — Она поцеловала его в губы, ощутив вкус слез, но не знала, его ли это слезы или ее собственные. Отстранилась от него и сказала: — Так или иначе, Уэйн сегодня оттуда уберется, и, если меня с ним не будет, ему понадобишься ты.
Он быстро моргал и, не стыдясь, плакал. Он не вырывался из наручников. Береза была около восьми дюймов толщиной и тридцати футов высотой. Браслет на нее едва налез. Он смотрел на Вик с выражением горя и недоумения. Открыл рот, но никак не мог найти слов.
«Призрак» подъехал к правой стороне разрушенного дома, к единственной уцелевшей стене. Он остановился там на холостом ходу. Вик посмотрела на него. На расстоянии она слышала Берла Айвза[178].
— Я не понимаю, — сказал он.
Она протянула руку мимо наручника и коснулась бумажного обруча у него на запястье; того, который надели на него в больнице; того, что она заметила еще в доме ее отца.
— Что это, Лу? — спросила она.
— А, это? — спросил он, а затем издал звук, который был отчасти смехом, отчасти рыданием. — Я снова потерял сознание. Это ничего.
— Я тебе не верю, — сказала она. — Я только что потеряла отца — и не могу потерять тебя. Если ты думаешь, что я подвергну твою жизнь большему риску, чем тот, которому она уже подвергалась, то ты еще безумнее, чем я. Уэйну нужен отец.
— Ему нужна и мать, — сказал он. — И мне тоже.
Вик улыбнулась — своей старой улыбкой, немного лихой, немного опасной.
— Никаких обещаний, — сказала она. — Ты самый лучший, Лу Кармоди. Ты не просто хороший человек. Ты настоящий герой, честный перед Богом. И не потому, что ты посадил меня на свой мотоцикл и отвез меня подальше от этого места. Это была самая простая часть. А потому, что ты каждый день был рядом с Уэйном. Потому что ты готовил ему обеды в школу, водил его к дантисту и читал ему на ночь. Я люблю вас, мистер.
Она опять посмотрела вверх по дороге. Мэнкс выбрался из машины. Он прошел через свет своих фар, и она впервые за четыре дня хорошо его разглядела. На нем был старомодный сюртук с двойной линией латунных пуговиц и фалдами. Его волосы, черные и блестящие, были зачесаны назад с огромной выпуклости лба. Он выглядел лет на тридцать. В одной руке он держал свой огромный
