[79] — черный, с громоздким туловищем и красной линзой в качестве головы. Он заметно вздрагивал, когда зачирикал во второй раз.
Она подняла его и стала складывать внутрь руки и ноги. Втолкнула голову в тело. Со щелчком сложила вместе две половинки его туловища, и ей вдруг предстал пластиковый, нефункциональный, игрушечный мобильный телефон.
Пластиковый, нефункциональный, игрушечный мобильный телефон зазвонил снова. Она нажала на кнопку ОТВЕТИТЬ и поднесла его к уху.
— Ты большая, толстая врунья, — сказала Миллисент Мэнкс. — И папа тебе покажет, когда выйдет. Он воткнет тебе в глаза вилки и выдернет их как пробки.
Вик отнесла игрушку на кухню и открыла духовку. Ядовитый черный дым так и хлынул. Испеченные телефоны почернели, как зефиры, упавшие в костер. Она бросила трансформер поверх кучи расплавленного коричневого шлака и снова захлопнула духовку.
Вонь была настолько сильной, что ей пришлось покинуть дом. Она надела мотоциклетную куртку Лу и свои сапоги, взяла сумочку и пошла на выход. Схватила бутылку виски и закрыла за собой дверь как раз в тот миг, когда услышала, как заверещал детектор дыма.
Она прошла всю улицу и свернула за угол, прежде чем поняла, что на ней нет ничего, кроме куртки и сапог. В два часа ночи она брела по большому Денверу в выцветших розовых трусиках. Хорошо, хоть виски не забыла.
Она хотела вернуться домой и натянуть джинсы, но заблудились, пытаясь найти дорогу обратно, чего никогда раньше не случалось, и оказалась на красивой улице из трехэтажных кирпичных зданий. В ночи витали запахи осени и суровый аромат недавно увлажненного асфальтобетона. Как она любила дорожные запахи: асфальт, пекущийся и размягчающийся в середине июля; грунтовые дороги с их июньским благоуханием пыли и пыльцы; проселки, пряные от запаха крошащихся листьев в строгом октябре; песчано- соленый запах шоссе, так похожего на устье реки в феврале.
В это время ночи улица было почти в полном ее распоряжении, хотя в одно из мгновений по мостовой прокатили трое мужчин на «Харлеях». Они сбросили скорость, проезжая мимо, чтобы рассмотреть ее. Но это были не байкеры. Это были яппи, которые, вероятно, крались домой ублажать своих жен после ночного мальчишника в высококлассном стриптиз-клубе. По их итальянским кожаным курткам, синим джинсам из GAP[80] и байкам салонного качества она поняла, что они больше привыкли к пиццериям, чем к брутальной жизни на дорогах. Тем не менее. Они не жалели времени, рассматривая ее. Она помахала им бутылкой виски и свистнула, сунув в рот пальцы свободной руки, и они тут же газанули и умчались — выхлопные трубы у них между ног представились ей поджатыми хвостами.
Она набрела на книжную лавку. Закрытую, конечно. Маленький несетевой магазинчик, одна из витрин которого была оформлена множеством ее книг. Год назад она проводила здесь беседу. Тогда она была в штанах.
Она прищурилась в темноту лавки, близко наклонившись к стеклу, чтобы увидеть, какой из ее книжек там торгуют. Четвертой. Что, четвертая книжка уже вышла? Вик казалось, что она все еще работает над ней. Потеряв равновесие, она расплющилась лицом о стекло, выставив зад.
Ее обрадовало, что четвертая книжка все-таки вышла. Порой она думала, что никогда ее не закончит.
Когда Вик начала рисовать книжки, звонки из Страны Рождества прекратились. Именно поэтому она прежде всего и затеяла «ПоискоВик» — потому что телефоны молчали, пока она рисовала. Но потом, посреди третьей книжки, радиостанции, которые ей нравились, начали исполнять рождественские песни в разгар лета — и снова начались звонки. Она пыталась устроить вокруг себя защитный ров, ров, наполненный бурбоном «Мейкерс Марк»[81], но утопила в нем только саму свою работу
Вик готова была оттолкнуться от окна, когда в книжной лавке зазвонил телефон.
Она видела, как высвечивается он на столе у дальней стены магазина. В тишине теплой ночи, изредка нарушаемой порывами ветра, она слышала его совершенно ясно и знала, что это они. Милли, Лорри и другие дети Мэнкса.
— Мне очень жаль, — сказала она в магазин. — Я не доступна для вашего звонка. Если хотите оставить сообщение, то вам чертовски не повезло.
Она оттолкнулась от витрины, немного сильнее, чем требовалось, и засеменила поперек тротуара. Потом тротуар кончился, ее нога опустилась за край бордюра, и она упала, резко села задницей на мокрый асфальт.
Было больно, но, наверное, недостаточно. Она не могла с уверенностью сказать, виски ли приглушило боль или дополнительная смягчающая прослойка, образовавшаяся сзади от слишком долгого пребывания на диете Лу Кармоди. Ее беспокоило, что она могла уронить и разбить бутылку, но нет, та оставалась у нее в руке, целая и невредимая. Она сделала глоток. У него был вкус дубовой бочки и сладкого уничтожения.
