счастью, не просил меня вмешаться и разрушить тишину.
Наконец я услышал тихий голос Гертруды:
— Людвиг.
Я встал и вошел в дом.
Дети все так же сидели на кровати, смотрели на нас как маленькие волчата.
— Есть пара дукатов? — спросила она.
Я достал из кошелька все, что было, положил на стол.
Она собралась уходить, когда старший сказал:
— Это не вернет наших братьев.
— Не вернет, — согласилась колдунья. — Но и не даст вам отправиться за ними.
— Ты не будешь нас убивать?
— Я не убиваю детей. Обычно, — помолчав, закончила она.
— Когда-нибудь мы вырастем и…
— И надеюсь, у вас хватит мозгов понять, что ваш старший брат собирался совершить преступление, и приговор ему вынес Конклав, а не я. А другой ваш брат был настолько глуп, что напал на меня, и я всего лишь защищалась. Но, впрочем, вы вольны поступать как считаете правильным. Однако сперва сумейте вырасти. А пока купите себе еды. И найдите место поприличнее. Я сообщу о вас Конклаву прежде, чем вас обнаружит инквизиция.
На улице она тряхнула головой, словно все еще сомневаясь, что поступила правильно.
— А ведь ты говорила, что нельзя оставлять колдунов у себя за спиной. — Проповедник так и не научился контролировать свой язык.
— Я не предполагала, что колдуны только-только вылезли из пеленок. Их дар практически не развит.
— Теперь тебе придется все время оглядываться. — Он никак не мог угомониться и не поддеть ее.
— Отправляйся в ад, Проповедник! И без тебя тошно.
Он сразу стал серьезным, кротко вздохнул:
— На самом деле я очень горжусь тобой. Господь тебя возблагодарит за твое милосердие.
Гера ничего не сказала, лишь отвернулась от него на мгновение, справившись со своим лицом.
Я никогда не спрошу у нее, насколько близко она подошла к той грани, когда больше не надо думать о том, чтобы оглядываться.
Прошло восемь дней, прежде чем появились люди мессэре Венутто. Время тянулось неспешно, но не из-за ожидания или от скуки, а оттого, что я был с Гертрудой. В наших отношениях, когда мы слетались на пару суток, а затем разлетались на полгода, оказываясь в разных странах, — восемь дней было вполне долгим, можно сказать что бесконечным, сроком.
Проповедник же просто извелся. Он внезапно понял, что ему решительно нечего делать, и уже пару раз намекнул мне, что хорошо бы наконец отправиться в путь.
— Ты хоть сам это замечаешь? — с интересом спросил я у него.
— Замечаю что? — Он косился на расчесывающую волосы Гертруду, стараясь делать вид, будто ему совсем-совсем не любопытно.
— Что тебя тянет в дорогу.
— Ничего подобного! — горячо возразил тот.
— Ну не хочешь признаться мне, признайся хотя бы себе. Ты любишь это не меньше меня.
Он фыркнул и ушел. Вечером же, когда я сидел на маленьком балкончике, приканчивая черешню, Проповедник неохотно произнес:
— Пока я был жив, то не уезжал дальше шести лиг от своей деревни. По сути за шестьдесят три года я ничего не видел, Людвиг. А потом появился ты, и Господь дал мне новый шанс. Я познал мир, и он оказался чудесным творением. — Старый пеликан замешкался. — Ну в большинстве своем, если не касаться живущих в лесу тварей, скрывающихся на дорогах грабителей и прочих мерзостей. Белые горы, огромные города с прекрасными женщинами. А океан! Если бы мне только могли сниться сны, думаю, я бы видел его каждую ночь. Так что да… ты приучил меня к путешествиям, и, пожалуй, мне это нравится. Спасибо тебе, что ты не оставил меня на том пожарище.
— Не за что благодарить.
