намереваясь уйти.
— У меня болит горло, — объяснила она. — С вашего позволения, джентльмены.
Мы видели, как устало она поднимается по лестнице. Дверь в ее комнату закрылась.
За ужином я пожаловался:
— Здесь почти нечем заняться, Холмс. Местный паб не слишком веселое заведение, как и следовало ожидать, а что касается спорта — в округе нет ни одной конюшни. И поскольку здешние гости больны…
— Мы должны быть благодарны, что теперь у нас есть адекватное упражнение для ума, — заключил мой друг. Однако он не стал развивать эту мысль.
Прошло несколько скучных дней. Мой сон никогда не был крепким, а непривычная загородная тишина, вопреки моим ожиданиям, тем более не давала мне уснуть, производя противоположный эффект. Я понял, что мне просто необходим городской шум.
В конечном итоге нас спасла телеграмма из Лондона, адресованная Холмсу, — от самого инспектора Лестрейда.
Мой друг прочел ее, вскинув бровь, затем передал мне.
— Что думаете, Ватсон?
«Ужас восемьдесят восьмого возвращается», — этими словами начинался текст телеграммы.
Мне понадобилось некоторое время, чтобы понять эту фразу. Я озадаченно уставился на Холмса, который, похоже, уже разгадал эту загадку.
— Но разве Потрошитель не умер?
— Джеймс Мейбрик отравлен, — таинственно ответил он, — и тем не менее ужасы продолжаются, мой дорогой Ватсон. Потрошитель орудовал ножом и был зол. А эти новые преступления совершены с большим хладнокровием. Теперь я просто обязан вернуться в Лондон. И чем быстрее мы туда отправимся, тем лучше. Некоторые жизни еще можно спасти.
Его голос был решительным, на лице появилось несколько суровых морщин.
В тот же день мы сели на поезд. Я с облегчением отметил, что в этот раз мужчины в сапогах для верховой езды с нами не было. Когда я упомянул о нем, Холмс сказал:
— Вы не задавались вопросом, зачем кому-то обувать сапоги для верховой езды, направляясь в место, где нет ни одной конюшни?
Пока поезд мчался в Лондон, я снова и снова перечитывал телеграмму Лестрейда. В заброшенных кварталах города обнаружили несколько тел. Подробности были ужасающими. Из всех трупов была высосана кровь. Жертвы не были ни бомжами, ни проститутками Уайтчепела. Это были как мужчины, так и женщины. Единственное, что было у них общего, — лишь обескровленность и багровые пятна на горле, запястьях и лодыжках. Это явно было делом рук какого-то изверга.
— Лестрейд не сообщает, что они были зарезаны или застрелены, — отметил я. — Значит, причина смерти неизвестна? И мы спешим в Лондон, чтобы разобраться в этом?
Холмс ответил лаконично:
— Я уже разобрался. Но предстоит более важная работа. — Замолчав, он с непроницаемым видом уставился на мелькающие за окном вагона сельские пейзажи.
Я так и не смог смириться с замкнутостью Шерлока Холмса — он не обсуждал свои планы даже со мной, своим надежным, проверенным другом. Его я уже давно знал о его чрезмерной потребности контролировать и доминировать, и это был один из его приемов. Приняв решение терпеть его молчание — ведь именно этого он требовал от меня, — я скрестил руки на груди и попытался вздремнуть.
Смог и мусор возвестили о приближении города. Когда-то я сетовал на все это, а теперь встретил с дружеским расположением. Даже грязные многоэтажные дома вдоль дороги были мне приятны.
— Нам нужно сразу же ехать в Бартс, — объявил Холмс, когда поезд подъезжал к станции. — Нельзя терять время! Сообщите Лестрейду о нашем приезде, пусть он присоединится к нам, Ватсон, и присмотрите, пожалуйста, за нашим багажом.
Я сделал все, как он просил, затем нанял двуколку, чтобы нас довезли до больницы.
По приезде Холмс низким голосом задал один или два вопроса в приемной, оттуда его направили в архив больницы.
— Дождитесь Лестрейда, — сказал он мне. — Больше ни с кем не разговаривайте,
Я, сгорая от нетерпения, ожидал Лестрейда. Напряжение Холмса передалось и мне, я понял, что мы напали на след и ситуация очень опасна.
Когда приехал Лестрейд, у меня нашлось несколько слов для него и от себя лично:
