8
Камиль перезвонил Луи.
— Мы тут выяснили кое-что новенькое о Ламбере, — сказал Луи. — Он вернулся к себе в самом начале условного срока, второго числа. Как говорят соседи, у него все было в порядке. По сведениям его знакомого, некоего Мурада, дилера из Клиши, Ламбер собирался уехать, это было во вторник. Вместе с Даниэлем Руае, головорезом, о котором тоже ни слуху ни духу. С тех пор ничего. Мы организуем засаду у Ламбера.
— Густав в самом ближайшем времени постарается подстраховаться. У нас два дня, никак не больше. Потом Ламбер исчезнет надолго…
Они обсудили распределение групп, которые должны будут сидеть в засаде там, где Ламбер мог появиться. Определили два наиболее вероятных места. Чудо или дань настойчивости — в любом случае Ле-Гуэн знал, что команда Камиля слишком малочисленна, чтобы выполнить такую задачу, — но Камиль получил во временное распоряжение еще две группы, координировать действия которых было поручено Луи.
9
Он выложил на рабочий стол стопку книг: «Реквием по мафии», «Холм самоубийц», «Блюзы Дика Контино», «Убийца на дороге», «Подполье», потом «Лос-анджелесский квартет», состоящий из четырех частей: «Черная Далия», «Большое Нигде», «Секреты Лос- Анджелеса» и «Белый джаз». И наконец, «Американский таблоид».[26]
Он выбрал одну наугад. «Белый джаз». Но случайным его выбор не был. На обложке красовался женский портрет, до странности напоминавший портрет Черной Далии. Линия, стиль рисунка и женский типаж были общими на обеих обложках, разве что у второй женщины лицо было более круглое, прическа более пышная и тщательнее сделанная, макияж ярче и серьги в ушах. Иллюстратор изобразил немного вульгарную голливудскую женщину-вамп, отказавшись от более спонтанной манеры, которой он придерживался, чтобы передать образ Черной Далии. Камиль еще не рассматривал всерьез возможное сходство трех молодых женщин. Если без особой натяжки можно было сравнить Эвелин Руврей и Жозиану Дебёф из дела в Курбевуа, то что общего могло быть у них с малышкой Мануэлой Констанзой из Трамбле?
На обложке папки для бумаг он набросал три слова, добавил «Луи» и дважды подчеркнул.
— Замысловатая задача…
«Замысловатая»… Как только Луи удается использовать подобные выражения, просто уму непостижимо.
— Это тебе. А это мне, — сказал Камиль, разделив книги на две стопки.
— Ага!
— Мы ищем большую квартиру, двух изнасилованных и изрезанных на куски женщин. Надо постараться читать по диагонали.
Чем дальше, тем круче. Первые книги показались ему более или менее классическими. «Частные» сыщики прозябали в грязных маленьких офисах, потягивая кофе и поглощая пирожки перед кучей неоплаченных счетов. Свихнувшиеся убийцы внезапно давали волю своим психопатическим рефлексам. Потом стиль начал меняться. Все более патологический, все более резкий, Джеймс Эллрой стал выписывать бесчеловечность в самом грубом ее проявлении. Дно Лос-Анджелеса представало как метафора безнадежного и лишенного всяких иллюзий человечества. У любви был едкий привкус городских трагедий. Садизм, насилие, жестокость, осадок наших фантазмов воплощались вместе с неизбежной чередой несправедливостей и поборов, избитых женщин и кровавых убийств.
Послеполуденные часы пролетели быстро.
Устав, Камиль попробовал быстрее перелистывать страницы, которые ему еще предстояло проверить, и обращать внимание только на определенные ключевые слова… но какие именно? В результате он взял себя в руки. Сколько раз расследование буксовало или проваливалось только потому, что дознаватель действовал слишком поспешно, не прибегая к необходимой систематизации! Сколько безымянных убийц обязаны своей свободой рассеянности уставшего полицейского!
Каждый час Камиль выходил из-за стола и по дороге к кофеварке останавливался на пороге кабинета Луи, где тот корпел с серьезностью студента-теолога. Они не обменивались ни словом, но взгляды достаточно выразительно говорили, насколько изыскания,
