— Не трясись, Мишка! — успокаивал Гутарев Голдобина за бутылкой разведенного спирта. — Ты парень везучий! Мы с тобой еще не одно дело провернем!
— Мазы, Киря, нет, чую! Работаем по мелочовке, а, вон, Коське-то прямо в руки все идет! Лихо он прошелся по Кяхтинскому тракту, богато! А на днях, говорят, в Дровяной такой куш взял!..
— Херня! Мы тоже не лыком шиты! Погоди… Я тебе вот что скажу, — Гутарев перешел на шепот, перегнулся через стол к Мишке, кивнул в сторону кухоньки, где гремела посудой Ленка-Курносая, гутаревская наводчица Елена Гроховская. — Мы тут с нашей красавицей один домишко приглядели…
Елена Гроховская, разбитная бабенка цыганской крови из Кузнечных рядов, прозвище свое получила из-за провалившегося от сифилиса носа — последствий бурного девичества. Ее старший брат, Игнатий, в крепком подпитии прилюдно заявлял: «Ленка бы все любовь крутила! „Зятьев“ много через нее имел! Оттого она и нос свой потеряла!» Но в последнее время шуры-муры водила Курносая только с Мишкой Самойловым, лже-милиционером из 5-го участка уездной милиции, человеком Ленкова. Тоже, своего рода смычка образовалась.
Подробности предполагаемого дела Гутарев Голдобину изложить не успел.
Хлопнула калитка, протопали шаги на крыльце, и схватившиеся за револьверы собеседники услышали голос Самойлова.
— Ленка! Одна?
— Кирька тут с одним нашим…
— Здорово! — в дверном проеме появился Самойлов. — Хлеб-соль честной компании!
— Присаживайся, женишок!
— Это можно, только я не один.
— Спиртишку добавишь, и компанию твою примем, — усмехнулся Гутарев.
— Это не заржавит! — со смехом откликнулся Самойлов и вышел.
Вскоре раздались приглушенные голоса, у порога заторкали обувью, кисейный полог откинулся, и в комнате появились Самойлов с Ленковым и еще два его дружка — милиционеры Яшка Гаврилов и Алешка Сарсатский, бывший таможенник, — все в гимнастерках, перепоясанных ремнями.
— Ты глянь, Миха, прямо целое войско пожаловало! — съязвил Гутарев, откидываясь на гнутую спинку венского стула. — А ты, Константин, еще не поступил в милицию, а то, смотрю, тоже при форме?
— Я в милицию не поступаю, я на нее наступаю! — не полез за словом в карман Ленков.
Шумно бухнулся на стул, тяжело облокотился на крышку стола, исподлобья глянув на Гутарева и Голдобина, потом перевел взгляд на Самойлова:
— Доставай, Мишка, наш взнос в застолье.
Тот сунулся назад на кухоньку, вынырнул к столу с двумя бутылками спирта. Следом Ленка-Курносая уже тащила чашку жареного мяса и каравай пшеничного хлеба.
— Пошла гулянка! — заржал уже пьяненький Голдобин, усаживаясь поудобнее.
За спиртом взаимную неприязнь Гутарев и Ленков загнали внутрь. Костя сдержанно отвечал на назойливые расспросы уже окончательно окосевшего Голдобина про удачливый «рейд». Гутарев молча слушал, заливая спиртом злобную зависть. Остальная компания отменно жрала и пила, отпуская реплики и сальные шуточки по поводу и без повода, в Костины рассказы особо не вслушивалась, больше обращая внимание на игривую Ленку, снующую между столом и кухней.
Оба вожака, несмотря на изрядно выпитое, не пьянели.
— Говоришь, богатый улов взял? — прервал Голдобина, что-то опять пытающегося выспросить у Кости, Гутарев, кривясь подобием улыбки и глядя мимо Ленкова. — А в общий котел чего-то не торопиться долю внесть…
— Почему же, я — завсегда!
Ленков презрительно усмехнулся, лениво сунул руку в брючный карман и картинным жестом высыпал на стол, меж тарелок, горсть золотых червонцев. Мгновенно протрезвевший Голдобин жадно уставился на монеты.
— Артистничаешь… Ну-ну… — Глаза Гутарева мгновенно налились яростной злобой. — Не больно ли, Костя, нос задрал?
Ленков внимательно посмотрел на Гутарева, игранул желваками на крепких скулах.
— Слушай, Кирька, нам с тобою делить вроде нечево. У кого какой фарт идет, чо уж тут зубами скрежетать… Я не дядю-богатея имею, вот этими руками все добываю! И тебе никто не мешает! Я, к слову говоря, как раз одну наводку получил, неплохо можем наварить… Как нащет совместного похода?
— Благодетельствуешь… Спасибо, Костя, уважил, — Гутарев картинно склонил голову с выбритым пробором в набриолиненных
