Тем временем в поселке разгорались страсти.
Лесорабочие и их домочадцы собирались кучками, перетирая случившееся. Повод для волнений был нешуточный — исчезло октябрьское жалованье, которое должны были на днях выдать. Когда бы грабители унесли какие-нибудь начальственные деньги, а то кровно заработанные! Уже вовсю гулял слух, что во всем виноват кассир Гаранин, которого причисляли к налетчикам. Самые боевые из рабочего люда уже дважды кричали под окнами гаранинского дома, где заперлась жена кассира с тремя детьми, что с этой бандитской семейкой давно пора разобраться. В закрытые ставнями окна пару раз бухнули булыжниками.
К вечеру страсти накалились до предела. Кое у кого из работяг в руках появились ружья, возбужденная толпа осадила магазин.
Полчаса спустя Опанаскин и его сопровождение трусливо бежали под улюлюканье к станции, пугнутые вдогонку пальбой из ружья одним отчаянным парнем.
Галдящие мужики ворвались в магазин, сбили с кладовки замок и выволокли арестантов на крыльцо, пиная их и матерясь.
— Сознавайтесь, сволочи! — заревела толпа, увидев жалкие, обреченно сжавшиеся фигуры. — Куды, гады, заработанное дели?!
Увесистые кулаки врезались в Мышкина и Гаранина, сбитый с ног сторож Подтягин кулем ухнул с крыльца. Упали на доски и кассир с завмагом, закрывая руками окровавленные лица. Ребра несчастных трещали под ударами сапог.
— Скажешь, паскуда?! Хэ-к!
Выплевывая кровь, Гаранин закричал:
— Скажу! Люди! Сознаюсь! Сознаюсь! Не бейте! Во всем сознаюсь!
Подтягина и Мышкина сразу бросили, а кассира, подхватив под руки, поставили к стене. Один из рабочих навел ему в лоб ружье.
— Ну, гад, молись! Давай, выкладывай все! Как на духу! Тварь ты такая!
Избитый кассир еле шевелил рассеченными губами. Плача, беспрестанно утирая сочащуюся кровь грязным рукавом, он прошептал:
— Шайкой грабили… Денежный ящик увезли на телеге…
— Громче, паскуда! Куда увезли, когда ящик обнаружился! Врешь!
— Не вру, не вру! — испуганно закричал Гаранин. — Хотели на телеге…
— Это они для близиру ящик в сарай уволокли! — заорал кто-то из толпы. — А сам ключом своим, собака, отпер! Видели жа — ящик-то цел! Тока пуст, язви его, с потрохами!..
— Кто сообщники, поганец, говори?!
— Всех не знаю…
— Щас вспомнишь! — К Гаранину подбежал здоровенный детина, ударил пудовым кулаком в лицо, сбив с ног. Нагнулся и схватил кассира за ноги. — Щас я этому задохлику мозги об угол вышибу!
— Погода, дурень! Тады он вообче ничо не скажет!
Гаранина привели в чувство, снова прислонили к стене. Толпа молча разглядывала тихо шепчущего кассира.
У крыльца сидели на земле Мышкин и Подтягин, хлюпали кровавой юшкой под дулом ржавого ружья.
— И чо, долго мы будем ждать?! Говори, а то добавим! — снова угрожающе закричали рабочие.
Гаранин медленно поднял голову, тоскливым взглядом обвел толпу. В сгустившихся сумерках кровоподтеки на его бледном лице казались черными.
— Выкладывай, паразит! А не то мы щас сюды бабу твою с выкормышами приволокем да попытаем огоньком!
— Не надо… — проговорил Ефим Гаранин.
Немного помолчал, собираясь с духом.
— Никто не виноват, один я… Со сродственниками это мы… Из Читы…
— А-а-а!!! — торжествующе заревела толпа. — Признался!.. Гад какой!.. От сука!.. Признался!.. Эй, зовите сюда милицанеров! Кликай энтих пугливых! За них, дармоедов, работу сделали! Зови! Теперь пущай они дотрясут, с кем этот бляденыш кровные наши денежки уворовал!..
— Чо их кликать, время жечь. Давай, тащи гада на станцию!
Гаранина связали веревкой и отвели на станцию. Там передали обрывающему телеграфный провод Опанаскину.
Наутро Ефима Гаранина под конвоем увезли в Читу, где в 3-ем отделении железнодорожной милиции с него сняли подробные показания, опираясь на признание в преступлении.
