Северьян помялся для вида и согласился. Кое-что знал о существующей неприязни между Калачом, с одной стороны, и Ленковым и Харбинцем — с другой. На этом можно было сыграть. Во-первых, укрепить свою воровскую легенду, во-вторых, прочно войти Ленкову в доверие, предложив ему опасного конкурента устранить — спалить на гиблом деле.
Северьяну Покидаеву — Хряку решение о такой комбинации пришлось принимать самостоятельно, но он особо не волновался. Условленным днем связи с Баташевым была пятница — 6 января, то есть послезавтра. К тому времени вся комбинация только-только закрутится, еще будет можно внести поправки.
Откуда было знать Северьяну, что одна, но роковая, поправка уже внесена. И не в оперативную задумку, а в его молодую судьбу.
Глава двадцатая
Пятого января хлопоты начались с раннего утра.
Нюрка Тайнишек появилась в доме, снятом для гулянки по случаю заручения, вместе с двумя помощницами — дородной женщиной сорока с лишним лет Дарьей Пантелеймоновной и ее племянницей Мотей. Их в помощь Нюрке доставил из села Кенон Яшка Гаврилов. В кошевке они привезли полмешка рыбы, стегно свинины, ведро пельменей, еще кое-что по мелочи. От самой Тайнишек Яшка притартал муки, яиц, две четверти заранее разведенного Нюркой спирта. Помог женщинам расставить в просторной горнице столы, скамейки, табуретки, стулья.
Весь день Нюра с помощницами стряпала, жарила, парила. Когда в четвертом часу разлили по широким чашкам студень и вынесли его на холод, появился Алеха — суженый-ряженый.
Вскоре снова подкатила та же самая кошевка, и молодой парень Нюркиных помощниц увез домой, на Кенон. Взамен вездесущий Яшка привел двух наряженных молодок, и они продолжили приготовления угощения.
В пятом часу начало темнеть. Алеха, натаскавший в кухоньку дров и воды, закрыл ставни, устроил керосиновое освещение, потом балагурил с бабами, крутившимися у плиты, отпускал соленые шуточки, лез к Нюрке целоваться.
Вскоре к Сарсатскому присоединился и второй балагур — Яшка. Они таскали миски с квашеной капустой и солеными огурцами, нарезанным салом и домашней кровяной колбасой, другими закусками в горницу, расставляли их на сдвинутых вместе столах, застеленных белыми длинными холстинами. Попутно воровато прикладывались к одной из четвертей с разведенным спиртом, опрокидывая с оглядкой на кухню по стопке и заедая щепотью кислой капусты.
Первым из гостей, в начале седьмого часа, появился Мишка Самойлов, лихо выставивший на стол две бутылки сладкого вина. Пояснил, что специально добыл для бабьего удовольствия. Но на красных от жара, распаренных до пота Нюрку и молодок-помощниц никакого впечатления этим не произвел, потому удалился в сени, засмолив махорочную цигарку. Отправились перекурить и Алеха с Яшкой.
Дымя махоркой, они встречали прибывающих гостей.
Мишка-Долгарь нарисовался со своей кралей — Машкой Чубастой, плотной бабой лет тридцати с навитой челкой и крашенными хной волосами, заколотыми в шишку на затылке.
Потом с Федором Ложкиным притопал чинный и торжественный Бориска Багров, преисполненный важности от приглашения, перебиваемой нетерпением поскорее добраться до жратвы. И сытый, при виде разносолов, он готов был трескать без устали. Рядом с тридцатидевятилетним Ложкиным, заросшим по глаза пегой бородой верзилой, невысокий, отоспавшийся на мягкой перине и отъевшийся Багров казался моложе своих неполных семнадцати годков.
К семи часам с гармошкой под мышкой ввалился хмельной Мишка-Хохленок. Тут же, в сенях, развернул меха и громко заорал:
