Поначалу многое, о чем ей рассказывал Митя, она просто не воспринимала. Все ее воспитание противилось услышанному. Но перед глазами вновь вставала казачья расправа над рабочими манифестантами, и Зина дотошно, скрупулезно выспрашивала Дмитрия: почему рабочие пошли на это шествие, как он и его товарищи работают на заводе, совладельцем которого был ее отец, как живут рабочие семьи.
Митя рисовал ей безрадостные картины. Поведал, как достается даже ему, молодому и сильному парню, за восемь часов в литейке. Красноречивее слов были его руки. Молодая кожа, а уже давно потрескалась, покрылась буграми вечных твердых мозолей, несмываемо въелась под кожу масляная чернота.
Митя перед Зиной своих рук стыдился, а она ласково сердилась.
«Глупый, да разве это порок? — говорила она, прижимаясь к широкой его ладони щекою. — Это знак трудового человека, а не праздного лодыря».
Приносила ему книги Гоголя, Чехова, Достоевского, стихи Некрасова, а он давал ей тонкие брошюры с неизвестными именами на обложках — Ф. Энгельс, Ю. Мартов, Г. Плеханов, В. Ленин… Однажды вручил тоненькую серенькую — «Манифест Коммунистической партии» с бросившейся в глаза, когда она развернула, спиритической фразой в начале: «Призрак бродит по Европе…» Оказалось, что спиритизм тут не при чем.
Прочитанное, вкупе с рассказами и объяснениями Мити, логично и понятно объясняло многие вопросы, роившиеся в голове. Совсем по-другому стала Зина воспринимать домашние разговоры, обращать внимание на их смысл. Отцовское возмущение своеволием бунтовщиков, «этой черной кости в серых балахонах», как он выражался, стало оцениваться иначе.
Спорить с отцом не спорила, но убеждалась день ото дня: взгляды Мити ей ближе отцовских. Она находила подтверждение Митиным рассказам, то невольно подслушав, о чем кричал по телефону папенька из домашнего кабинета, приказывая управляющему заводом беспощадно увольнять без всякого выходного пособия смутьянов, то становясь свидетелем вечерних, за ломберным столиком, бесед отца с приятелями по карточной игре.
Теперь жандармский полковник Трещев, за прошедшие годы отчего-то в чинах не выросший, не шутил, рассказывая свои истории об успехах борьбы с крамолой, а зловеще хвалился расправами над такими, как ее Митя. Зина понимала, что это у нее не бред больного воображения. Полковник и раньше точно так же хвалился, но что она знала и понимала!
Не меньше за столом в маленькой гостиной обсуждалось и положение на Балканах. В этих случаях Трещев ухмылялся и заявлял, что война будет как нить дать, и оное к лучшему, потому как военное положение позволит загасить любую смуту. А обращаясь со льстивой ноткой в голосе к отцу Зины, утверждал, что в войне им, заводчикам, польза очевидная — на военных заказах можно сделать солидное состояние.
И Зина с ужасом наблюдала, как ее родимый папенька полностью с мерзким полковником Трещевым соглашается! А ей представлялся мертвый Митя, зарубленный казаками, и она иногда ночью, просыпаясь от этого страшного сна, подолгу беззвучно плакала в подушку.
Война грянула. Зина боялась, что Митю заберут в солдата и пошлют на германский фронт. Но завод наполнялся заказами, на рабочих наложили бронь. Теперь про восьмичасовой труд они забыли.
С Митей видеться приходилось редко. Но как они ждали каждой встречи! И как стремительно пролетало время вместе! После свиданий с Митей Зина возвращалась домой, как в тюрьму. Угнетали не поселившейся в доме больничный запах и бессонные ночи подле парализованной маменьки. Противно стало видеть сытые морды отцовских приятелей, каждую пятницу собиравшихся за картами, словно не было ни войны, ни больной в доме.
В конце года, в традиционную карточную пятницу, к игре несколько припоздал полковник Трещев. Причину этого, опрокинув пару стопок, он громко поведал в гостиной. Затянутый в мундир жандармский хлыщ самодовольно рассказал за карточным раскладом, что его служба, когда вся Россия встала под ружье, тоже «даром хлеб не ест»: на самом «Арсенале» раскрыли шайку кустарей- оружейников!
Револьверные и пулеметные части воровали, подпольно собирали из них пригодное оружие. «Это еще не всех выявили, но ничего, найдем, узнаем, куда они вооружаются, кого снабжают! — гремел Трещев, забыв, что он не в родной охранке. — И поглядите, господа, еще и агитацию, вшивое отродье, развели! Гектограф в закутке соорудили, прокламации шлепали! Мол, даешь поражение в войне!»
Зина обмерла. Не поэтому ли Митя появлялся очень редко, а последнее время и вовсе пропал. Неужели?!
Несколько дней она не находила себе места. Но однажды, глухой ночью, проснулась от негромкого стука в оконное стекло. Митя! Живой, здоровый!
Изловчился, взобрался по раскидистому каштану, с крайней ветки прутиком дотянулся до ее окошечка! Объясняя свое долгое
