— А в конце недели и крысиная похлебка показалась вкусной, — сказал я.
Гог нахмурился, он заметил блестящую штуковину на моем запястье.
— Что это? — спросил он, тыча в нее пальцем.
Я задрал рукав и поднял руку вверх так, чтобы все видели.
— В сокровищнице моего дядюшки я нашел две вещицы, которые стоят дороже всего золота, что там хранится. И я решил захватить их с собой, вдруг понадобятся. — Я внимательно посмотрел на Райка, желая убедиться, что он тоже увидел сокровище. — Не стоит ночью рыться в моей седельной сумке, Малыш Райки. Если хочешь завладеть вещицами, попробуй сделать это сейчас.
Райк усмехнулся и подтянул подпругу.
— Сверкает, — зачарованно смотрел на серебро Гог.
— Зодчие сделали, — сказал я. — Древняя штуковина. Ей тысяча лет.
Роу и Кент подошли поближе, чтобы рассмотреть серебряную вещицу.
— Мне сказали, что эта штуковина называется «часы», — сказал я. — Вы сейчас сами поймете, почему.
По правде говоря, я и сам не раз эти часы рассматривал. Под стеклом был круг с черточками, обозначавшими двенадцать часов и шестьдесят минут, и две стрелки, которые двигались: одна медленно, другая еще медленнее. Стрелки показывали время. С благоговейным трепетом кончиком ножа я открыл заднюю крышку часов, она подалась легко и повисла на маленькой петельке, словно Зодчие знали, что я пожелаю заглянуть внутрь. Я внимательно изучил внутренности часов. Внутри колесиков вращаются колесики, крошечные, зубчатые. Я никак не мог понять, как удалось сделать их, да еще заставить двигаться с такой точностью. Для меня это чудо было превыше рукотворного солнца и его ослепительного свечения.
— А вторая штуковина? — спросил Райк.
— Вот она, — из глубокого кармана штанов я достал второе сокровище и поставил на каменную плиту: серебряный клоун с вмятинами и потертостями, со следами краски на курточке, волосах и носу.
Кент попятился.
— Похож на дьявола.
Я встал на колени и отпустил фиксатор сзади на голове клоуна. Дергаясь и потрескивая, клоун начал топать ногами и хлопать крошечными тарелочками, которые он держал в руках. Он крутился на месте, танцуя и громыхая. Райк начал хохотать. Но не типичным для него злобным «ха-ха-ха», а по-настоящему.
— Это похоже… похоже… — он никак не мог выговорить.
Остальные тоже не смогли сдержаться. Сим и Мейкэл раскололись первыми, Грумлоу пофыркивал из-под щетки усов. И, наконец, Кент, а за ним и Роу расхохотались, как дети. Гог удивленно смотрел на всеобщее веселье. Даже Горгот широко улыбнулся, обнажая коренные зубы, огромные, как могильные камни.
Клоун упал и продолжал болтать ногами в воздухе. Райк вовсе зашелся от смеха, забарабанил кулаком по земле, ловя ртом воздух. Клоун постепенно затих.
Внутри у фигурки была стальная пружина, и она заводилась ключом. А когда сжатая пружина распрямлялась, клоун переставал плясать и бить в цимбалы.
— Вот было бы здорово, если бы Барлоу на это посмотрел, — Райк вытер выступившие от смеха слезы. Впервые он упомянул кого-то из погибших.
— Да, брат Райк, было бы здорово, — согласился я и представил, как сотрясается от смеха огромный живот Толстяка Барлоу.
Это был тот редкий, запоминающийся момент жизни, когда братство вновь сплачивалось и отправлялось в дорогу. И мы это сделали — хорошо сделали.
— Пора отправляться, — сказал я.
Иногда я задаюсь вопросом: а нет ли вот такой стальной пружины в каждом из нас, сродни той сердцевине, что, по словам Горгота, кольцами покоится в нутре каждого человека? Разве мы вот так же не топочем на месте и не гремим цимбалами — топочем и гремим, не двигаясь с места? Интересно, а кто же над нами, в таком случае, смеется?
6
ЧЕТЫРЬМЯ ГОДАМИ РАНЕЕ
