Шарбонно затормозил у кирпичного трехподъездного дома, и мы принялись внимательно рассматривать его. Здание окружали несколько пустующих участков земли. Сквозь потрескавшийся цемент и гравий у его основания пробивались сорняки. Повсюду валялись разбитые бутылки, куски старых шин и прочий хлам, обычно скапливающийся в неухоженных районах на окраине города. На стене дома кто-то нарисовал козла с торчащими из ушей автоматами, из пасти которого высовывался человеческий скелет.
«Понимает ли кто-нибудь, кроме самого „художника“, смысл этой картинки?» — подумала я.
— Сегодня старик его не видел, — сообщил Шарбонно, барабаня по рулю пальцами.
— А в какое время обычно этот тип является в магазин? — поинтересовался Клодель.
— Около десяти, — ответил Шарбонно.
Мы, все трое, как собаки Павлова, посмотрели на часы: десять минут четвертого.
— Может, он всегда поздно ложится и поздно встает, — предположил Шарбонно. — Или слишком утомился вчера и все еще отдыхает.
— Или живет вообще не здесь, а эти идиоты покатываются со смеху, представляя, что мы ищем его в этом доме, — проворчал Клодель.
— Не исключено.
Участок земли, поросший травой, сбоку от дома пересекла группка взявшихся за руки девочек-подростков. Их шортики образовывали целый ряд квебекских флагов, некий хор эмблем лилий, колышущихся при ходьбе. На голове каждой из девочек красовались залитые ярко-синим лаком косы. Они смеялись и шутливо пихали друг друга локтями.
Я смотрела на них и думала о том, что кому-то ничего не стоит уничтожить эту юную беспечность. Мне стало страшно.
В это мгновение сзади к нам медленно подъехала сине-белая патрульная машина. Шарбонно вышел, переговорил с полицейскими и через минуту вернулся.
— Они нас подстрахуют, — сказал он. Его голос прозвучал резче обычного. — Пойдемте.
Когда я открыла дверцу, Клодель повернул ко мне голову, намереваясь что-то сказать, однако передумал, вышел из машины и направился к дому. Мы с Шарбонно двинулись следом. Я обратила внимание на его расстегнутый пиджак и на положение правой руки — напряженной, чуть согнутой в локте. Клодель к чему-то приготовился. Но к чему?
С южной стороны дом был огорожен ржавой провисшей оградой из металлической цепи. Нарисованный козел смотрел на север.
Три старые белые двери выходили на улицу Берже. Участок земли перед ними, простиравшийся до обочины дороги, покрывал асфальт, когда-то красный, теперь же напоминавший цвет засохшей крови.
С внутренней стороны к одному из заляпанных окон, занавешенных посеревшими кружевными шторами, была приставлена табличка. Я едва смогла разобрать надпись на ней: «Сдаются квартиры». Клодель поставил ногу на ступеньку у среднего подъезда и нажал кнопку верхнего — из двух — звонка на дверном косяке. Ответа не последовало. Он позвонил еще раз и, немного подождав, постучал.
— Дьявол! — прокричал пронзительный голос.
Мое сердце подпрыгнуло к горлу.
Я повернула голову и увидела, кому принадлежит голос. Из окна на первом этаже, удаленного от моего уха дюймов на восемь, на нас смотрело чье-то нахмуренное лицо.
— Что ты делаешь, кретин? Хочешь сломать дверь? Будешь потом платить!
— Откройте, мы из полиции, — сказал Клодель, пропуская мимо ушей «кретина».
— Да что ты говоришь? Тогда ты должен кое-что предъявить!
Клодель поднес свой значок полицейского прямо к окну. Лицо подалось вперед, и я увидела, что оно принадлежит женщине. Красное, жирное, это лицо обрамлял прозрачный белый шарф, завязанный наверху в огромный узел. Кончики торчали вверх, словно заячьи уши. Если бы не отсутствие вооружения и не лишние килограммы, можно было подумать, что художнику, нарисовавшему козла, позировала именно эта дама.
— И?..
Концы шарфа заколыхались, когда, изучив значок, она подняла голову и посмотрела на Клоделя, потом на Шарбонно, потом на меня. Наверное, я показалась ей наименее опасной. Ее взгляд остановился на мне.
— Мы хотели бы задать вам несколько вопросов, — ответила я по-французски, на мгновение ощущая себя Джеком Веббом.
Фраза, которую я произнесла, и по-английски прозвучала бы настолько же избитой. Хорошо еще, что я не добавила к ней «мэм».
