— Гэбби высокая, примерно моего возраста. У нее… — Я сделала паузу, подбирая наиболее подходящее слово для описания цвета. — У нее рыжеватые волосы, она носит дреды.
Безразличное молчание.
— И кольцо в носу.
Мне казалось, я пытаюсь вскарабкаться по кирпичной стене.
— В последнее время я никак не могу до нее дозвониться. Может, ее телефон вышел из строя. Я начинаю волноваться. Вы наверняка что-нибудь о ней знаете.
Я умышленно растягивала гласные, подчеркивая свою принадлежность к южным штатам и обращаясь к ней как к землячке.
Дочь Луизианы с характерной французской плавностью повела плечом.
Я начала отчаиваться, убедившись в справедливости слов Гэбби: в Мейне не принято задавать вопросов.
— Если вы ее встретите, скажете, что о ней спрашивала Темпе?
— У вас южное имя, дорогуша?
Она подняла руку, запустила пальцы с длиннющими красными ногтями в волосы и почесала голову. Ее прическа была так сильно залита лаком, что, наверное, не пострадала бы даже от урагана. Прическа двигалась как единое целое, и казалось, будто череп проститутки меняет форму.
— Не совсем. Может, подскажете, где мне ее поискать?
Она опять пожала плечами, убрала от головы руку и осмотрела ногти.
Я достала из заднего кармана джинсов визитную карточку:
— Если вы все же решите что-нибудь сообщить мне, пожалуйста, позвоните по этому номеру.
Я попыталась заговорить с несколькими другими людьми, попавшимися мне навстречу на Сен-Катрин, но увенчались все мои попытки тем же успехом. Кто-то смотрел на меня с безразличием, кто-то — с пренебрежением, но и в этом пренебрежении, и в безразличии неизменно присутствовало недоверие и подозрение. Я так ничего и не смогла узнать. Если Гэбби и общалась с этими людьми, они ни за что не сказали бы мне об этом.
Я прошлась по барам, мелькая перед лицами ночных людей. Заведения практически ничем не отличались друг от друга. Их оформлением занимался, наверное, один и тот же художник-извращенец. Потолки низкие, стены цементные. Их покрывала настенная живопись, выполненная в кричащих тонах, или панели из искусственного бамбука, или дешевое дерево. Темные и влажные, они пахли прокисшим пивом, сигаретным дымом и человеческим потом. В лучших из заведений полы были сухими, а туалеты чистыми.
На возвышениях в некоторых барах извивались стриптизерши. Их зубы и полоски трусов светились в сиянии ламп фиолетовым светом, а лица выражали скуку. Мужчины со щетиной на щеках, одетые преимущественно в жилетки, наблюдали за танцовщицами, попивая пиво прямо из бутылок. Женщины, старательно пытавшиеся выглядеть элегантно, потягивали из бокалов дешевые вина или безалкогольные напитки, похожие на виски с содовой, и, то и дело бросая взгляды направо и налево, улыбались мужчинам. Им хотелось казаться соблазнительными, но большинство из них выглядели уставшими.
Самое печальное зрелище являли собой женщины, занимавшие в торговле телом пограничные позиции, то есть те из них, кто только-только начинал или уже заканчивал свою карьеру. Первые были до боли юными, еще не окончательно оформившимися — некоторые пришли сюда поразвлечься и между делом заработать, некоторые сбегали в эти притоны из домашнего ада. Истории их походили одна на другую: они стекались сюда якобы ненадолго, лишь для того, чтобы сколотить первоначальный капитал, а потом уйти и начать правильную жизнь. Авантюристки и беглянки, эти девочки съезжались сюда на автобусах из Сен-Терезы и Валь-д?Ор. Их волосы блестели, лица были свежими. Они свято верили, что сумеют сделать свое будущее светлым и достойным. Марихуана и кокаин еще казались им шуткой. Им и в голову пока не приходило, что это первые шаги на пути в пропасть, что, познав все «прелести» этого мира, они рухнут и уже никогда не выкарабкаются.
Вторая группа жалких женщин представляла собой тех, кто каким-то образом умудрился дожить до начала старения. Вылезли из этой ямы лишь самые изворотливые и выносливые, хилые и больные поумирали. Те же, кого природа наделила крепким телом, но слабым духом, остались. Они безропотно ждали финала — смерти на улице, ведь другая жизнь им была неведома. Некоторые до сих пор приходили сюда из-за чрезмерной любви к какому-нибудь мужчине или из страха перед ним — чтобы подзаработать и купить ему травы. Или просто потому, что хотели есть и спать под крышей.
Я обращалась только к женщинам, в основном к молодым или начинавшим стареть. К пожилым, закаленным улицей, не подходила. Я надеялась, что слишком юные и наивные или растерянные и отчаявшиеся в своем увядании женщины более открыты и добры. Я ошиблась. Одна за другой они отворачивались от меня, и мои вопросы растворялись в наполненном дымом воздухе. Продолжать не имело смысла.
