В тот день Фернандо стоял возле большого стола в зале монастыря; от дыхания его поднимался пар, несмотря на мягкую январскую погоду. Вместе с канцлером Луисом де Сантанхелем и кардиналом Мендосой он сосредоточенно изучал потертые карты, уточняя нашу стратегию.
Я сидела у жаровни, грея ноги — они у меня постоянно мерзли после родов, — и просматривала накопившуюся за время рождественских праздников корреспонденцию. Инес и Беатрис присматривали за детьми: Каталина мирно дремала в колыбели, которую качала Хуана; Мария играла в куклы; Исабель с Хуаном тихо читали псалмы. Как это часто бывает в семьях, близкий возраст вовсе не означал теплой привязанности; если Исабель и Хуан почти не отходили друг от друга, то Хуану влекло к Каталине. Марию, похоже, нисколько не интересовало окружающее; в свои три года она была настолько тиха, что удивляла нянек; те заявляли, что никогда еще не встречали такого спокойного ребенка.
Пока я смотрела на Хуана, недавно оправившегося от трехдневной лихорадки, вошел Чакон и сообщил, что некий мастер Кристобаль Колон требует его принять.
— Он принес вот это, — сказал Чакон и, неодобрительно хмурясь, протянул мне рекомендательное письмо, опечатанное эмблемой могущественного кастильского гранда герцога де Мединасели.
— Он хочет увидеться с нами прямо сейчас? — спросила я.
Меня начинало клонить в дрему, и я подумывала отложить письма и предаться редкому дневному сну. К тому же я не одета для приема посетителей — на мне было простое домашнее черное бархатное платье с поясом, а волосы повязаны белой лентой.
— Да, — проворчал Чакон. Он уже разменял седьмой десяток, заметно растолстел, но готов был всеми силами защищать нашу семью, стоя на страже подобно мастифу. — Говорит, что приехал с юга, и настаивает, что хочет видеть вас лично. Упрям как мул, ждет во внешней галерее уже три с лишним часа. Я объяснял ему, что вы на совете, а потом будете ужинать, но он за все это время с места не сдвинулся.
Я кивнула, проглядывая пергамент и смутно вспоминая, что этот мореплаватель был в свое время клиентом Медина-Сидонии. В своем письме герцог де Мединасели объяснял, что Медина-Сидония устал от требований генуэзца и отправил его восвояси. Колон пошел к Мединасели, который поверил в заявление мореплавателя, что у того есть реальный план по преодолению многолетней турецкой блокады Средиземноморья и пересечению океана с целью найти неизведанный путь в Индию. Мединасели был готов частично финансировать его и предоставить корабли, но Колону требовалось наше королевское одобрение. В противном случае он намеревался покинуть Испанию и представить свои соображения королю Франции.
— Интересно, — пробормотала я, сложила письмо и отдала его своему секретарю Карденасу. — Фернандо, ты слышал? Пришел тот мореплаватель.
Мой муж поднял взгляд. Щеки его покраснели; судя по всему, он горячо спорил с Мендосой над боевыми планами. Даже в свои пятьдесят девять лет изысканный кардинал оставался опытным генералом, когда-то водившим войска в бой, и у него имелось немало идей, как лучше добиться падения Малаги.
— Мореплаватель? Какой? — Фернандо яростно взглянул на Мендосу, который невозмутимо отхлебнул из кубка, как всегда не обращая никакого внимания на нрав моего мужа.
— Которому покровительствовал Медина-Сидония, помнишь?
Еще не успев договорить, я поняла: ничего не помнит. Он едва помнил, что мы ели на ужин; в эти дни все его мысли занимал Крестовый поход, словно наших прошлогодних побед не хватало, чтобы загладить единственное его поражение. Фернандо не успокоится, пока не поставит Гранаду на колени.
— Да-да, — раздраженно бросил он. — И?..
— Он здесь, в Гвадалупе, — улыбнулась я. — Желает нас видеть.
Фернандо махнул рукой:
— Что ж, прекрасно, встреться с ним.
И вернулся к спорам с Мендосой. Я кивнула Чакону:
— Я приму его. Но предупредите, чтобы был краток.
Чакон возвратился с высоким широкоплечим мужчиной в простом черном камзоле. Тот снял шляпу, открыв копну рыжеватых волос, среди которых поблескивали седые пряди; когда он поклонился, я отметила его высокомерие и врожденную гордость аристократа.
Мореплаватель поднял взгляд, и меня удивила исходившая от его бледно-голубых глаз сила.
— Majestad, — низким голосом проговорил он, — для меня это немалая честь.
Честь честью, но извиняться за то, что явился без приглашения, он не стал. Я едва сдержала усмешку. Он действительно был
