бумаги, в которых подтверждается, что они собрались вместе вовсе не случайно и умышляли зло против их величеств. Эти люди намеревались захватить их и убить меня и моего брата.
— Кроме того, — подхватил Меченый голосом жестким, как меч в позолоченных ножнах, висевший у его пояса, — они замышляли узаконить гугенотскую веру и ввести своих вождей в Совет. — Он скривился, отчего застарелый шрам растянул губы в уродливой гримасе. — Это нам, а не им, мадам, надлежит искать правосудия, и когда мы добьемся своего, то покончим и с гугенотскими вождями — со всеми, включая адмирала Колиньи.
Я в молчании выдержала его немигающий взгляд, жалея только, что не могу сесть, — ведь теперь я знала, что сражаюсь не только за жизни безымянных бедолаг, захваченных Гизами.
— Но какое отношение имеет ко всему этому Колиньи?
— Он — вдохновитель заговора, — ответил монсеньор. — Мы нашли у одного из пленников письмо, в котором Колиньи приказывает схватить короля. Это был его замысел. Он еретик, как сам Сатана.
— Если это правда, — не отступала я, — тогда почему он отправил против нас столь жалкое войско? Вы солдат, господин мой, — обратилась я к Меченому. — Вы сражались бок о бок с моим супругом, и вам известно, что Женева и Нидерланды всегда наводнены наемниками. Уж верно, Колиньи мог бы обратиться к их услугам.
Меченый ничего не ответил; ладонь кардинала, лежавшая на столе, сжалась в кулак.
— Мадам, — проговорил он, — мы выслушали вас со всем возможным терпением, однако же я советую вам ограничить свое внимание домашними делами. Эти люди — мятежники. Они будут преданы смерти, а что до Колиньи, то мы выдадим ордер на его арест.
— Боже милостивый! — выдохнула я. — Вы с ума сошли! Вы не можете убить этих людей. Это означало бы войну с гугенотами. Колиньи — дворянин, племянник коннетабля. Вы не можете…
— Нет, можем! — взревел Меченый и шагнул ко мне, сжимая огромной, со вздувшимися венами кистью рукоять меча. — Не смей указывать нам, как должно править! Мы — Гизы, потомки благородного рода, перед которым твоя купеческая кровь хуже грязи на подошвах. Наш покойный король ничего не мог поделать, когда ему всучили в жены тебя — бесприданную племянницу фальшивого папы римского, но мы-то не бессильны. Будь ты хоть трижды мать короля, но еще одно слово — и ты отправишься в пожизненную ссылку, Медичи!
Он произнес имя моей семьи так, словно выплюнул комок грязи. Одно пугающее мгновение я не могла шелохнуться. Я смотрела в его горящие злобой глаза и видела в них отвращение, которое он никогда еще не выражал так открыто, — отвращение к моему происхождению, к моему полу, ко мне самой. Меня ужаснула мысль, что все двадцать шесть лет моей совместной жизни с Генрихом этот человек лелеял ко мне такую ненависть. Однако еще больше ужасало меня его всемогущество, его незыблемая уверенность в собственной правоте — только потому, что он Гиз.
Монсеньор прикрыл холеными ладонями рот, безуспешно пытаясь спрятать усмешку.
— Мадам, вы бледны. Полагаю, вам следует отдохнуть.
Я повернулась и пошла к двери, не чуя ковра под ногами.
— Когда будет назначен день казни, ты будешь там присутствовать, — процедил мне в спину Меченый. — Равно как и весь двор. Мы не потерпим никаких исключений, кроме, разве что, королевы и их высочеств.
Я обернулась к нему.
— Я это запомню, — бросила я и ушла, предоставив им, недобро прищурясь, размышлять над потаенным смыслом моих слов.
И только захлопнув за собой дверь, я позволила себе ощутить страх и ярость, которые растеклись по моим жилам, словно яд.
Мы собрались во внутреннем дворе Амбуаза. Я надела вуаль, чтобы скрыть лицо, и села отдельно; только я одна и была одета в черное, в то время как придворные расселись на скамьях, разряженные в пух и прах, точно для турнира. Издалека доносилось приглушенное рычание содержавшихся в клетках львов.
Монсеньор вывел Франциска в парадном облачении и в короне, усадил в кресло под балдахином. Тень чрезмерно большой шляпы падала на его бледное, как воск, лицо. Он выглядел более слабым и нездоровым, чем обычно, но, едва я приподнялась, ко мне шагнул Меченый:
— Его величество здесь для того, чтобы увидеть, как изменники-еретики расплатятся за свои преступления.
— Тогда мне надлежит быть с ним, — сказала я.
