Пригласив в эфир Егора Гайдара, я заранее пытался представить себе, каким он будет в сравнении с Чубайсом. Они, конечно, не братья-близнецы, но для всех — как противников их деяний, так и сторонников — они в равной степени олицетворяют принятие мер, которые в 1992 году навсегда изменили Россию.
Мне они оба были необыкновенно интересны. Но в итоге больше взволновал меня Гайдар. Он был беспощадно честен, не жалел себя, не искал простых ответов, оправданий. И за сдержанностью было видно, как глубоко он переживает то, что происходит с его страной.
Странным образом Гайдар напомнил мне о моем собственном прошлом, когда сказал, что стал «несоветским» 12 августа 1968 года — в этот день советские танки вошли в Прагу и раздавили попытку построить «социализм с человеческим лицом». Я много старше Гайдара, ему тогда было двенадцать лет, мне — тридцать четыре. В отличие от него, я не был советским ни порождению, ни по воспитанию, но я (как теперь понимаю) почти с религиозной истовостью верил в советскую систему: запрещал себе сомневаться, отгонял от себя нежеланные вопросы. Уничтожение Пражской весны нанесло сильнейший удар по моей вере, пошла трещинка, которая все росла и росла, как ни сопротивлялся я этому.
К тому времени я уже года полтора был членом КПСС, и вступил я в партию абсолютно по тем же мотивам, что Гайдар. Отец ближайшей подруги моей жены, латышский стрелок Николай Яковлевич Тиллиб, на мой вопрос, следует ли мне вступить в партию, сказал: «Подумай, потому что это будет тяжело, ведь партия сегодня не та, что была когда-то. Но если ты хочешь изменить страну к лучшему, имей в виду: менять ее можно только изнутри».
Пожалуй, из всей программы сильнее всего на меня подействовали тон, выражение глаз и лица Гайдара, когда он говорил о том, в каком положении находилась Россия в момент его прихода в правительство. В то время я жил и работал в Америке и не имел представления о том, что Россия — на грани катастрофы. Я не мог представить себе, что голод стоял на пороге, что золотые резервы страны исчислялись 26 миллионами долларов (это в три с лишним раза меньше суммы, которую футбольный клуб «Реал» недавно заплатил за английского игрока Гарета Бейла). А люди, жившие и работавшие в это время в России, — они тоже ничего не знали? Пли они успели быстренько все забыть? Как же прав был Гайдар, когда напомнил всем о том, что в тот период шестидесятилетние люди, всю жизнь боровшиеся за власть и получившие ее, вдруг отошли в сторону, пригласив тридцатилетних. Почему они сделали это? Да потому что сами завели страну в тупик и не понимали, как вывести ее оттуда. Ответственность за неминуемый (как им казалось) крах они решили переложить на молодых «камикадзе». Расчет был совершенно точным: посредством отпускания цен и приватизации «камикадзе» страну спасли, но сами в итоге погибли. Будь моя воля, я показывал бы это интервью на уроках истории во всех старших классах российских школ.
Когда я спросил Чубайса о том, как ему живется при всеобщей к нему народной ненависти, он, чуть помедлив, ответил: «По-разному». Гайдар ответил сильнее: «Я на это сознательно шел. Кому-то надо было выполнять ту работу, которую требовалось выполнять после краха советской экономики, кому-то необходимо было с этим разбираться. За подобное никогда не благодарят, и для меня, как для человека, знающего экономическую историю, это секретом не было. Сказать, что это приятно — нельзя. Но за все приходится платить, в том числе и за спасение России».
Гайдар — один из тех редких моих гостей, которые, не зная ответа на вопрос, так и говорят: «Не знаю», «Время покажет». Но его оценки оказались пугающе точны. Например: «Длинный период высоких цен на нефть у элиты нефтедобывающей страны вызывает ощущение расслабленности, того, что можно позволить себе практически все…» Это было точно тогда, пять лет тому назад. Что-нибудь с тех пор изменилось?
«Я делал то, что считал своим долгом» — так сказал бы Егор Тимурович Гайдар, оказавшись перед Богом. И это правда. Он допускал ошибки? А кто их не допускал? Однако он спас страну от катастрофы, от голода и от гражданской войны. И спасенная им страна — нерукотворный памятник ему.
