— В потом? — Колька не спускал с отца настороженных глаз. Хлопов посмотрел мимо сына;
— Иди, к кому захочешь. Лучше б к нашим, если есть отряды такие.
Колька встал на колени:
— Благослови, батя.
Володька оказался превосходным проводником. Во-первых, он был поразительно вынослив. Конечно, трудно было ожидать иного от мальчишки, выросшего в здешних местах. Но он шагал вровень со старшими горцами. Кроме того, он шел первым, выбирая какие-то одному ему ведомые тропки. За три дня пути чета раз двадцать, не меньше, проскакивала буквально под носом (или — у ног, или — над головами, или — за спиной) у многочисленных патрулей врага. Всё это время было холодно, шел дождь, ночи превращались в пытку, вставали все невыспавшиеся, с запавшими глазами, злые, как уводни, но мальчишка не жаловался — шагал впереди, бросая короткие фразы по делу. В разговорах по вечерам он практически не участвовал, хотя слушал всегда — лёжа на боку и подперев щёку ладонью.
В эти дни трудновато было удержаться от того, чтобы устроить хороший бумсик. Было где! Чем дальше на закат, тем больше попадалось складов, резервуаров с горючим, только что проложенных дорог и трубопроводов, весьма беспечно гуляющих солдат и офицеров, колонн и отдельных машин… Но подобный бумсик был бы непростительным со всех точек зрения…
…Утро четвертого дня было похоже на остальные. Спали в высоченном и густющем папоротнике — обнаружить в нем горцев можно было, только наступив на кого-то. Зато с папоротника лило — не рассеянными тоненькими струйками, а солидными ручейками и почему-то всегда в самые уязвимые и неудобные места. И — естественно! — происходило это как раз в тот момент, когда начинаешь засыпать как следует. Кое-кому удавалось наплевать на эти проблемы и уснуть-таки. Но снились холод, водопады и осенние купания.
Олег проснулся от очередной струйки, попавшей ему точно в нос. Он закашлялся, подавил капель еще во сне и, судорожно вздохнув, всхлипнув, открыл глаза.
В щелях между растопыренным пальцами-листьями проглядывало серое небо, суровое и хмурое, как глаза честного офицера милиции в старом фильме. С этого неба сеялся дождь — Олег различал даже отдельные капли, тихо планирующие вниз. При мысли о том, что "пора вставать", стало тошно. Даже двигаться не хотелось — мокрая одежда пригрелась, и двигаться — значило вновь прикоснуться к чему-то мокрому и холодному. Олег лежал в полусонном состоянии, довольно приятном, надо сказать, пока не услышал неподалеку голос
Гоймира:
— Подниматься пора.
В ответ тихо засмеялся и что-то сказал по-французски Йерикка. Гоймир досадливо отозвался:
— Йой, не понимаю, знаешь одно!
— Ерунда, — бросил Йерикка, и Олег услышал, как шуршит папоротник — Йерикка без особой нежности расталкивал спящих. Но он был еще довольно далеко, и Олег не спешил шевелиться, наслаждаясь мгновениями относительного покоя. Когда же Йерикка подошел и довольно нахально занес ногу — Олег ловко откатился, со смехом вскочил, фыркнул, отряхиваясь от воды.
— Сам виноват, — злорадно объявил Йерикка. — Помоги остальных поднять.
— И не подумаю. Если будут бить, то пусть тебя одного.
— Опять меня подставили, — вздохнул Йерикка. — Что за друзья… Ладно?!
— Слушай, — потихоньку сказал Олег, посматривая в сторону Гоймира, который уже о чем-то говорил с Володькой, поднявшимся, судя по всему, уже давно, — а что ты ему сказал?
— Подслушал?.. Так, ты только ему не говори, а то разозлится… Faute de mieux, faire bonne mine a mauvais jeu par occasion partie de plaisir.
— Большое спасибо, я все понял, — серьезно поблагодарил Олег. Йерикка удивился:
— Ты же говорил, что знаешь французский?
— Я его учил, — дипломатично ответил Олег. Йерикка кивнул:
— Я ему сказал, что он безуспешно старается вести себя так, словно у него хорошее самочувствие, а мы все вышли на прогулку… Ну, не будь гадом, помоги разбудить остальных!
Но будить никого не было нужно. Горцы либо уже проснулись и лежали, как Олег, либо поднимались сейчас, разбужденные разговорами. Тем более, что где-то вдали вдруг серией бухнули взрывы, а потом послышалась стрельба из скорострелок. Гоймир уже торопил: 'Пошли, пошли!" — это «пошли» стало рефреном последних дней, чем-то вроде обязательной молитвы для мусульман. "Пошли!" — и они шагали куда-то через дождь, начиная постепенно ненавидеть и его, и самих себя. С утра это еще было так себе, к вечеру — превращалось в пытку…
— Мне-то часом девчонка моя снилась…
— Йой, блажь — вот мне помнилось, что куты с ног снял! Самый лучший об мою короткую жизнь сон…
— Ей длиннее и не быть стать, одно часом мне подпилок не вернешь.
— Он у Йерикки, пули надпиливает…
— Добавь, что шутишь.
— Так и есть то, я думал сказать — ногти стачивает…
— Йой, кому желается бо-ольшой шмат сала?
— Мне, давай.
— Так я не сказал, будто он у меня разом тут, я простым спросим — кто желает?
— За то убивать требуется.
— Кто сгадает, по что я больше прочего данванов ненавижу?
— М?
— Так часом всю дичину распугали!
— Йой, нет, я — так за то, что хотел у соседей в руене побывать, у Вепрей…
— Так Вепри данванам должны Дажьбога молить. За уберег от тебя…
— Хоть до вечера умолкните! — вклинился Гоймир.
— Одно "хоть", — реплика Гостимира была последней в утренней болтовне. Вытянувшись привычными двумя цепочками, чета зашагала дальше, к озеру.
Шагали уже часа четыре, останавливались за это время дважды. Первый раз — пропускали патруль, второй — прежде чем пересечь дорогу, по которой перла колонна грузовиков. Немного грела мысль, что завтра чета прибудет на место, Володька обещал это твердо.
Гоймир остановил Йерикку и Олега. Он по-прежнему смотрел на землянина волком, но Гоймир был хорошим воеводой и не мог не признать (по крайней мере — про себя!), что Олег полезен во всех отношениях и успел зарекомендовать себя, как хороший боец и начальник. Они пропустили остальных, и Гоймир высказал мучившие его опасения:
— Думается мне — дошли, нет, кого Хлопов посылал до наших?
— Наверняка он послал таких, кто места хорошо знает, — успокоил Йерикка. — Голову себе не забивай.
Гоймир хотел что-то сказать, но спереди послышался свист. В ту же секунду все бежали на звук сигнала.
Чета столпилась у края заросшего малиной оврага. Внизу, на дне, саженях в трех, лежал ничком, разбросав руки и ноги, человек — кажется, подросток, одетый в чудную смесь лесовикового и городского. Поломанные и погнутые кусты малины четко отличали путь, каким он туда слетел.
— Спуститься надо, достать, — возбужденно бросил Холод, снимая с пояса веревку. — Держите меня.
— А разом помер? — спросил Одрин. Холод пожал плечами:
— Так что?
— Давай-ка, — Гоймир принял веревку, пропустил ее по спине и под мышками.
Холод оказался внизу в два прыжка — для горца такой спуск был сущим пустяком. Остальные напряженно смотрели, как он присел, перевернул лежавшего и крикнул, подняв голову:
