Жизнь сложила сама: сама задала вопросы, сама ответила.
Стася только заснула, как в комнате вспыхнул свет и, чьи то грубые руки выхватили женщину из постели, втиснули в стену. Русанова не в состоянии была отделить сон от яви – щурилась, ослепленная светом, пыталась понять, что происходит, еще одурманенная сном. И видела сине зеленое сукно кителей с трапециевидными лабиринтом стрелок на краях лацканов.
Лабиринты как у нас, – мелькнула мысль и не дала прореагировать вовремя. Со сна трапеция сливалась то в прямоугольник, тот в квадрат, потом в круг – мешала директории. И почувствовав, как по телу водят какой то плотной, плоской штукой, дернулась, и, наконец, сообразила, что ее обыскивают, что буквально прилепили к стене, так что и голову с трудом повернешь. Взгляд ушел в сторону застывшего Тео. Тот смотрел не на женщину – в пол. Сидел сцепив руки замком, так что пальцы побелели и играл желваками.
В нем боролся законопослушный гражданин, асур, что почти достиг звание сура, почти дошел до цели, без пяти минут офицер, выдержавший все тяготы обучения и человек, прикоснувшийся к тому, что оказалось дороже и важнее вчерашних целей. Но планы были почти реализованы, абсолютно реальны, гражданский долг и выучка будущего офицера руководили разумом, не давая сорваться, а чувства и ощущения еще не приняты, зыбки и непонятны. И парень молчал, держал себя, чтобы не вскочить, не выкинуть наряд совета из комнаты, не взбунтоваться против их действий, не помочь Стасе.
«Меня не касается, меня ничего не касается», – повторял как мантру и с трудом гасил поднимающуюся из глубины души ярость.
Стася все поняла и сжала зубы: все правильно, все верно. Обиды не было – сожаление и разочарование, горькое в своей ясности. Она приглушила его увереньями в том, что Чиж иначе поступить не может – не стоит, не надо. Ему. У нее свой путь, у него свой. К чему ему подставлять себя, вмешиваться в то, что его не касается и перечеркивать не только прошедшие пять лет в академии, но, по сути, будущее, всю свою жизнь. Решать за один миг и за него же лишаться того, к чему шел пол жизни.
И все же – больно.
Она поморщилась.
Ей заломили руки и вытолкнули из комнаты.
«Прощай, Чиж», – кинула взгляд, еще надеясь – парень хоть посмотрит вслед. Нет, тот не шевельнулся, ресницей не повел.
– У нас проблемы, – сухо сообщил Шульгину дежурный. – Четверку взяли.
Полковник отключил связь и забарабанил пальцами по столу, обдумывая информацию. Связался с аналитиками:
– Как на счет вывода группы.
– Только по экстренному коду. Других вариантов пока нет.
– Когда будут?
– М м м…
– Пока ты мекаешь, ребята сидят в жо…!! Или прикажешь оставить все как есть?!
– Товарищ полковник, вариант альфа не самый худший, академический совет подтверждает…
– А мне нужен лучший! Дополнительные перегрузки группе не нужны!
– Я постараюсь, мы подумаем…
– Резвее шевелитесь! Время, капитан, время! Оно уже против ребят играет.
– Мы не успеваем анализировать…
– А ты подумай, чтобы ты анализировал, если бы не информация что добыла четверка? Работай, капитан, работай, родной! Ребят нужно срочно вытаскивать, ты понял меня?
– Понял. Постараемся.
Полковник отключил связь и потер затылок. Бога!… Душу!…
И пошел в отдел, чтобы лично проследить за ходом дела. Там его порадовали и огорчили: альфа выходила на связь, но буквально на пять минут, за которые ребята успели лишь скинуть файлы с обзорной информацией и узнать, что четверка находится в военной академии. А что ее взяли, передать не успели. Связь оборвалась.
Осталось надеется что Вубс сообразит, что делать в академии четверке нечего и вытащит ее.
Стасю протащили по коридору, дробно печатая ботинками по решеткам перекрытия, втолкнули в лифт. Она могла воспротивиться, но понимала – глупо. Ей нужна была информация и там, куда ее вели, наверняка, она узнает больше, чем здесь – значит и Оуроборо тоже.
Вряд ли ее расстреляют, сразу убьют – ясно, что ее вычислили, приняли как Тео за лазутчицу. Значит, будут допрашивать, выведывать и она в ответ сможет, что то выведать, узнать. Чем это ей грозит – тоже ясно, но значения не имеет. Даже минута жизни порой может стоить десятка жизней – кому как не патрульной это знать? И смысл противиться? Напороться на безболезненную быструю смерть? Заманчиво, но что это решает? К тому же умереть всегда успеешь, а надо успеть пожить и в этот отрезок подвести итог, поставить точку, завершить начатое. Трудно слепым котенком играть с тиграми, но тут уж все от цели зависит. Ее цель как можно дольше продержаться, не в надежде выбраться, ребят найти – как можно больше информации собрать, то отчего б не поиграть?. И если не самой что к чему понять – своим как завещание оставить. А те уж сложат, в этом она не сомневалась.
Лифт ушел в запретную зону, на минус десятый этаж. Затем переход в другую кабину, где ее зажали четверо конвоиров с равнодушными физиономиями. На этот раз не лифт – это она точно поняла. Перегрузка, отдающая давлением на уши, была не слабой, шатание влево – вправо, значительным. Кабина будто поднималась и опускалась, летела по трассе со скоростью планера, огибая все неровности ландшафта, а вот подземного или наземного – уже вопрос.
И остановилась, с шипеньем раскрыла двери. Стасю вывели в полумрак очередного коридора с незатейливой архитектурой, вернее полным ее отсутствием – пустые, тонированные стены и прямоугольники проходов. Она будто попала в очередную ирреальность – в бесконечный прямоугольный тоннель, где нет никого и ничего кроме нее и четырех сопровождающих, так же похожих на живых, чувствующих и мыслящих существ, как и она, отупевшая, опустошенная и от поступка Тео и от жизни в этом ненормальном мире. Стерильность что внешняя, что внутренняя давала ей возможность спокойно пройти уготованное, не поддаться панике, не совершить глупость.
Один из мужчин встал в проем. По нему пробежали синие и красные лучики, считывая информацию и то, что казалось пустым пространством перед ним, обернулось просторным помещением с тремя довольно пугающими креслами и множеством непонятной Стасе аппаратурой. Женщину усадили в одно из кресел и то в миг трансформировалось, превратившись в подобие софы, на которой Стася теперь полулежала. Ноги крепко перехватили ленты с датчиками, руки, как в свиток, завернули подлокотники, на голову, туго обхватив, наехал шлем, зафиксировал через подбородок лентой.
Мужчины вышли, а Стася осталась сидеть, поглядывая вокруг и стараясь побороть естественный страх. Она ждала чего угодно.
Стены, гладкие, темные, зеркальные, казались ей экранами, через которые за ней наблюдают, возможно, уже сейчас считывают информацию, сканируя мозговые клетки. Железная стойка с массой жужжащих и мигающих огоньков по ответвлениям, напоминала робота, который ожидает команды «фас». Это железное чудище подъехало к ней и с жужжанием выставило «культю» спектроскопа, нацеливаясь в глаз. Она и испугаться не успела, прореагировать, как из окуляра выскочила резиновая трубка и, слизнув линзу, всосала ее. Только подумала зажмуриться, как вторая линза ушла следом. Потом вышла панель, напичканная чипсетами, торчащими как иглы у испугавшегося ежа и приблизилась к лицу почти вплотную.
Стася с ужасом уставилась на нее, понимая, что если это орудие пыток или устрашения, то не каждый найдет в себе силы противостоять. Только от вида заговоришь, причем расскажешь все что знаешь, а что не знаешь – с завидной и для отвязного фантазера скоростью сочинишь.
Но из «ежа» вышли вполне «мирные» прорезиненные трубки и прижались ко рту, фиксируя верхнюю и нижнюю челюсть. На этом лояльность закончилась: одни шипы беззастенчиво начали внедряться в кожу лица, ощупывая его снаружи и изнутри, другие вовсе видно решили пронзить мозг, третьи лезли в рот и тут же уходили обратно заполненные пробами слюны, крови, ткани.
Стася пыталась вырваться, освободиться, но смогла лишь двигать пальцами и мечтать. Боль была
