дело на камеру снять, вот вышел бы ролик.
Дождавшись пока носилки с дорогими гостями скроются за поворотом, я вытащил из кармана сигарету и, щелкнув зажигалкой, закурил. Газа оставалось совсем чуток, да и захваченный с Земли запас неуклонно подходил к концу. Либо бросать эту дурацкую привычку, либо делать запрос Подольских. Времени до открытия следующих врат было ой как много. Можно, конечно, было воспользоваться трубками и местным самосадом, что курили, зажигая кремневым трутом, но для меня привычнее и милее были эти ядовитые табачные палочки. Затянувшись, я выпустил в небо струю дыма.
— Камеры ему не хватает. Видали? Пошли в дом, звезда ютюба, спать пора.
Где-то я уже слышал эту фразу, так что на авторство её не претендую, но к моменту она подходила замечательно. Итак — фанфары, барабанная дробь!
В воздухе витал суровый дух торжества. Все были какие-то нервные, суетливые, постоянно о чем-то перешептывались и подпрыгивали от малейшего резкого или громкого звука. Столы на первом этаже ломились от всевозможных яств. На лужайке перед домом вновь разбили шатер, для гостей попроще. Опять вынесли столы и жаровни, и с десяток поваров доводили до ума здоровенные кабаньи туши. Запах от них шел умопомрачительный, заставляющий глотать слюну и бурчать даже самые сытые желудки. Куда уж мне, несчастному негоцианту, во рту которого с самого утра не было и маковой росинки. Не позавтракал, не успел.
С самого утра пришлось решать мелкие организационные вопросы, способные испортить все мероприятие. В первую очередь поставщик привез не ярко-красные, а сиреневые цветы. Король любил только красный, и поставщику пришлось доказывать, чем эти два цвета отличаются друг от друга. Собачились крепко, минут десять, я почти сорвал голос и вспотел, но добился своего и, отправив нерадивого цветочника исправлять допущенную ошибку, сразу окунулся в другую неприятность. Кто-то из нерадивых слуг вместо вилочки для устриц положил обычную. Тут же выяснилось, что устричных вилочек в представительстве отродясь не водилось, и, снабдив Амориса деньгами, я велел ему отправляться в город и любыми средствами достать злосчастные приборы, пусть даже для этого придется ограбить магазин.
— Залог я за тебя внесу, если что, — кивнул я, вручая Диреку три золотых. — Но если не будет этих чертовых вилочек, нас поднимут на смех.
Только через десять минут после отбытия секретаря я усомнился, не слишком ли буквально он воспринял мои слова. Как бы действительно не грабанул ту лавку. Парень он усердный. На мое счастье Дирек был еще и умным, и магазин грабить не стал, а через четверть часа вернулся с тяжеленным свертком искомых, и после того, как довольно отчитался передо мной, был послан на кухню в помощь поварам. Подсобит, заодно и пообедает. Чай, не каждый день простому человеку перепадают блюда с королевского стола.
Сыро, холодно, мерзко. От пережитого шока я отключился, так что понять, сколько времени я провел в камере, было крайне затруднительно. Вот тебе и кончились приключения. Хотя нет, приключения кончились, злоключения начались. Кем я только не был в ходе своей недолгой, но, как оказалось, бурной жизни. Служил, воевал, работал курьером, менеджером по продажам, продавцом на вещевом рынке и охранником в супермаркете. Даже на далекую планету занесло в качестве торгового представителя крупного холдинга, и последнее, о чем я мог подумать, это то, что в итоге я окажусь заключенным.
События прошлого дня вставали предо мной как в тумане. Будто через пелену смотрю и все никак не могу понять, как же это случилось. Вот я почти на вершине мира, через час должен явиться король, и я, весь в делах, летаю по поместью как электровеник, стараясь убрать все возможные косяки. Предприятие планируется провести с блеском. Десятки знатных гостей, главы гильдий, фантастический по разнообразию стол и редкие земные вина, а под конец фейерверк в лучших традициях города на Неве, и вот мои руки в кандалах и суровая стража обыскивает меня, изымая кинжал и трость, в которую хитрый мастер вставил железную чушку.
— На каком основании, черт возьми?
Кулаки Грецки сжаты, зубы скрежещут, в глазах пылает огонь.
— На основании приказа розыскного совета, господин барон.
— Обвинение?
— Измена королю. Данный негоциант обвиняется в том, что был заслан в королевство под личиной доброго торговца с целью шпионить за Его Величеством и приближенными в пользу степного хана.
— Бред, бред, черт возьми. Я отлично знаю этого человека! Он не шпион.
— Следствие покажет, господин барон.
— Не позволю.
— Отойдите, барон, иначе я буду вынужден арестовать и вас.
— Черт возьми, белая горячка, идиотизм…
Краем глаза я замечаю, как Зимин бросается в дом, и через несколько секунд занавеска в его окне начинает шевелиться. Там, под половицами мы спрятали «Кипарис». Идиот, чертов идиот. Только бы не удумал. Только бы не воспользовался.
— Следуйте за нами, господин негоциант. Вас сопроводят в дом дознаний.
Все. Темнота. Тишина. Спасительная и долгожданная. Вот же дьявол. Нас все-таки обвели вокруг пальца.
Дом дознаний в столице являлся аналогом нашего КПЗ, иначе камеры предварительного заключения. Сюда свозили всех без разбора. От мелких карманных воришек до убийц и насильников, и, нимало не сомневаясь, рассовывали их по чудным зарешеченным комнатам с каменными стенами. Сюда же поместили и меня, слава богу, одного, без сокамерников. Выделили личную камеру, почти светлую, почти чистую. Дырку в полу, куда арестант, видимо, должен справлять нужду, и то помыли чем-то едким и отвратительно пахнущим. Номер люкс для приговоренных.
В американских фильмах я не раз видел, что подобных заключенных одевают в оранжевую робу, дабы подчеркнуть их статус и предупредить окружающих. На мне оранжевой робы не было, а вот расстрельную статью уже применили. Я не подданный Его Величества, но обвинение в измене, шпионстве в пользу врага государства — плаха и топор. Хотя нет, какой мне топор. Я же не дворянин. Виселица. Старая добрая пеньковая старуха. Тремя тысячами золотых уже не отделаться.
Три дня я находился в камере, лишенный возможности знать, что же происходит вне стен дома дознаний. Время тянулось медленно, словно патока, не спеша сочащаяся из щели в бочке. Чувство полнейшего бессилия угнетало и заставляло больше спать, чем бодрствовать. Не было ни адвоката, ни следственных экспериментов, один лишь тюремный служитель появлялся как по расписанию три раза в день и развозил по камерам похлебку в деревянных мисках. Картошка, лук, хлопья жира и жидкий бульон, вот и весь мой рацион.
На третий день дознаватель все-таки явился. Переписал мои данные, сверился со своими бумагами и, напустив еще больше тумана, убрался вон, оставив за собой стойкий запах перегара и репчатого лука. Пятый день моего пребывания в камере прошел так же безрадостно, как и все предыдущие, но вечером явились священник и брадобрей, от чьих услуг я отказался.
— Исповедуйся, сын мой, — монотонно, по заученному, бубнил служитель культа. — Исповедуйся, поведай о грехах своих, и Господь милостивый простит их и заберет тебя в рай.
Я сидел на каменном полу, скрестив руки на груди, и мне было наплевать на служку в черной рясе, что пугал меня страшным судом. В один момент захотелось встать и что есть мочи врезать по сусалам, да так, чтоб костяшки сбить, чтобы кровь из разбитых губ прыснула в лицо. Переборол, сдержался.
— Каяться мне не в чем, святой отец, — улыбнулся я. — Те грехи, что были, давно уже искуплены, родине послужил, а на новую порцию страшного суда еще не накопилось.
— Зря. — Священник покачал головой и, смерив меня осуждающим взглядом, вышел вон.
Брадобрей занимался своей работой молча. Расставил на маленьком складном столике миску, кувшин с водой, положил бритву и принялся взбивать помазком пену.
— Спасибо, добрый человек, — замахал я в ужасе руками, увидев, что за инструмент приготовлен мне
