обязательно прошли бы тропой через перевал Двугорбый, за которым начиналась следующая долина, приютившая в своем чреве тот самый секретный завод. Именно этой тропой Антон собирался пройти к заводу. Между тем, у немцев, если таковые имелись, оставался еще запасной вариант – в обход Ушбы по ее правому плечу. Там находился перевал Ичмет, маленький и узкий, но его было вполне достаточно, чтобы пропустить в долину отряд пеших диверсантов. А сердце вещало Антону все настойчивее, что ночная бомбардировка, случайно уничтожившая остатки группы «Эдельвейс», все же кого-то из них пощадила. И этот кто-то двигался в направлении завода. И очень возможно был не один. С кончиной электростанции энергии на заводе не предвиделось долго, но заказ мог быть уже выполнен и ждать отправки. А что с ним намеревалось делать дальше, высокое командование Антону не сообщили. Немцы наверняка попытаются уничтожить результаты работ по спецзаказу, а потому не помешает быть там раньше. «Хотя, – подумал Антон, – Чего я собственно переживаю? Они наверное погибли все.»
Он уже хотел продолжить движение, как вдруг услышал впереди тихий монотонный звук, напоминавший не то бормотание заплутавшего Муллы, не то интимный разговор ветра и кустарников. Но поскольку кустарников поблизости не наблюдалось, то заинтригованный Антон решил подождать развязки событий, предусмотрительно переключив трофейный «Шмайсер» на боевой взвод. Загадочный звук, между тем, медленно приближался, и вскоре между находившихся на расстоянии пятидесяти метров живописных камней показался всадник верхом на дохлой кобыле неизвестной миру масти, которая еле волочила ноги. К кобыле был приторочен сверток неизвестного назначения, при ближайшем рассмотрении оказавшийся чем- то вроде походного шатра или прообраза палатки. Позади бежала маленькая изможденная собачонка. Всадник был одет в длинный брезентовый плащ-дождевик, порванный во многих местах, и медленно качал головой в такт своей заунывной песне. Увидев направленный на него автомат он никак не отреагировал, словно видел автомат впервые в жизни и понятия не имел, что он опасен, а вознамерился проехать своей дорогой вверх по течению Ингури. Секунду помедлив, Антон преградил ему дорогу.
– Куда путь держим? – поинтересовался он вполне мирно, успокоенный тем, что Егор уже взял на прицел неизвестного странника.
Странник остановил своего скакуна, не выразив по этому поводу никакого возмущения, и посмотрел на Антона мутным взглядом. Затем он прервал свою нескончаемую песню, поднял глаза к небу, вздохнул, и с невероятным акцентом сказал по-русски:
– Моя в другая долина едет. Коров пасти.
– Понятно, – кивнул Антон, – Ковбой значит.
Затем он указал на своих спутников свободной от автомата рукой и пояснил.
– Мы, понимаешь, вниз идем, в ту долину. Аргочь называется. Устали как собаки, да и рюкзаки тяжелые. И очень ты тут кстати появился. Извини за беспокойство, мужик, но придется тебе нам подмогнуть немного. Довези девушку и поклажу хотя бы до перевала на левом плече Ушбы, а потом иди своей дорогой.
Путник еще раз посмотрел на небо, вздохнул и честно ответил:
– Моя в другая долина едет, коров пасти.
Антон с пониманием качнул головой и сказал:
– Твоя едет с нами, иначе нам никак нельзя. Да и выше в долине мертвяков много, туда ходить не стоит. Гиблое место.
Услышав про мертвяков, всадник наполнился благоговейным ужасом и подтвердил.
– Моя дикий гром вчера слышал в той стороне. Шаман говорил, наверно, плохо там.
– Очень плохо, – подтвердил Антон, – Шаман не наврал. Короче, принимай поклажу и разворачивай Росинанта. Едем вниз.
На этот раз прообраз Прожевальского и Буденного в одном лице последовал совету повстречавшихся ему людей и развернул коня, которому было абсолютно все равно в какую сторону идти. Вниз даже легче. Егор и Антон закинули на седло позади всадника рюкзаки с едой, одеждой и боеприпасами. А потом помогли залезть на лошадь Кате, которая, судя по лицу, испытывала не меньший ужас перед парнокопытным животным, чем ездок перед высокогорными мертвяками.
– Ты уж потерпи немного, – подбодрил ее Антон, – нам всего день пути. К вечеру под перевалом будем, а ты хоть силы сбережешь.
Антон хлопнул лошаденку по крупу и сказал:
– Ну, поехали. Неторопливым аллюром.
После хлопка терпеливое животное начало неуверенно переставлять ноги между камнями. Антон обогнал его и пристроился в голове отряда. А Егор, как всегда, прикрывал тылы. Позади всех в отдалении бежала собачка. Как только движение в новом для него направлении приняло столь же монотонный ритм, подчинившийся судьбе всадник опять затянул свою песню горных странствий, услышав которую Антону захотелось пристрелить ни в чем не повинного обитателя скал. Песня нагоняла на Антона дикую тоску. Видимо в ней пелось о молчаливости окрестных скал в период затяжных осенних дождей и нелегкой судьбе местных жителей, вынужденных пасти скот на горных склонах, покрытых чахлой растительностью, охраняя его от хищных животных. Когда прошло полчаса, а ритм песни так и не изменился, Антон, чтобы хоть на время прервать этот концерт, решил поговорить с горцем.
– Слушай, – сказал он, оборачиваясь на ходу, – А как тебя звать-то?
Всадник, которому понадобилось пять минут, чтобы выйти из состояния нирваны, ответил:
– Моя Кадыр зовут.
И приготовился снова надолго отойти душой в небесные просторы. Антон, не в силах больше слушать эти потусторонние звуки, постарался отвлечь его от любимого занятия.
– А коня твоего как зовут?
– А кто как хочет, так и зовут.
Антон пытался придумать новые уловки, но ничего более умного не придумал:
– А собаку твою?
Кадыр пренебрежительно усмехнулся и сказал:
– Да разве это собака. Из нее даже шапки не сошьешь.
Гризов покосился на бежавшую сейчас почти вровень с кобылой собачонку и вынужден был согласиться, что из нее шапки не сошьешь. Да и глядя на ее облезлую пегую шкуру и выпиравший во все стороны скелет, вряд ли у какого мастера-болваньшика поднялась бы рука лишить жизни это немощное создание. Антон исчерпал набор аргументов и замолчал. Кадыр, между тем, снова затянул свою бесконечную песню, от звуков которой вероятно гибли все окрестные микробы. Еще через пару часов, когда отряд десантников, подкрепленный кавалерией, спустился в узкую и глубокую долину Аргочь, где порядком поднадоевшая река Ингури разделялась на два более хлипких потока, Антон был уже близок к состоянию тихого помешательства. То и дело ему мерещились пасущиеся на склонах стада коров с выжженными на боках большим канадским листом и цифрами 99 – номером великого хоккеиста бомбардира Уэйна Гретцки. Вспоминалась строчка из песни, в которой пелось о том, что «над Канадой небо сине», и что она «похожа на Россию, только все же Канада». Вдалеке мелькали многочисленные ковбои в шляпах и с двумя «кольтами» в кобурах, охранявшие эти самые многочисленные стада. И неудержимо тянуло запеть вместе с Кадыром. Антон это обязательно сделал бы, если бы знал слова. Но, к счастью, слов он не знал и это его спасло. Когда Кадыр неожиданно прекратил петь, мир словно потерял свою остроту. Лейтенант Гризов осмотрелся вокруг и заметил, что стоит на дне глубокого ущелья у довольно обширной каменистой площадки, рядом с которой река раздваивается на независимые бурлящие потоки. Когда абсолютно остановившийся мыслительный процесс начал понемногу приходить в норму, Антон догадался, что судя по всему это была долина Аргочь. А подняв голову, обнаружил нависавшую над ним громаду горы, которая очень походила на Ушбу. Снова обретя дар речи, лейтенант скомандовал «Привал» и первым опустился на холодные камни. Егор помог слезть Кате с лошади и снял рюкзаки. Кадыр продолжал сидеть в своем седле, словно в нем родился и провел всю сознательную жизнь.
Катя достала из своего рюкзака три банки тушенки и передала их Егору. Тот вытащил из ножен трофейный финский нож, вскрыл тонкую жесть, и поставил банки на плоский камень, заменивший стол. Вскоре рядом возник небольшой кусок черствого хлеба. Сходив к ручью, Катя принесла флягу с холодной водой. Увидев еду, все трое резко почувствовали дикий голод, который как-то не возникал во время стрельбы и прочих приключений. Зато теперь все готовы были съесть не то что полбанки тушенки, которую
