встряхнул.
– Я прекрасно знаю, Боровский, что вы летали в район горы Бедовая. Именно вы… Мне просто надо знать, что вы там делали и кто вас туда послал.
– Кто меня мог послать? – пробормотал Боровский. – Никто меня никуда не посылал…
Глаза его с ромбовидными зрачками вдруг остановились, закатились, тело обмякло, и он бы кулем свалился на пол, кабы его не держали за шкирку.
– Что? – взревел Кирилл в бешенстве. – Куда? Стоять!
Комната вдруг покачнулась, и Кирилл с трудом удержал равновесие.
Что за дьявольщина? Неужели Оксана саданула его по голове?.. Но нет. Прапорщик стоит на своем месте и смотрит на него, и во взгляде ее нет даже удивления.
Однако с ним что-то происходило – бешенство, еще несколько мгновений распиравшее грудь, схлопывалось, будто «черная дыра», собиралось в комок под сердцем – где женщины вроде бы носят ребенка, – переплавлялось в какое-то новое чувство… и даже не в чувство… нет-нет, это было не совсем чувство – это было могущество, новое, невиданное, которого он никогда прежде не испытывал.
Куда-то улетучились стены и потолок, деревянный пол превратился в серую плоскость, неведомо из чего изготовленную, на месте Оксаны была теперь сияющая ласковым желтым светом фигура, а на месте Боровского фигура серая, блеклая, быстро темнеющая…
Кирилл подошел к ней, коснулся руками того места, где находилась грудь. Руки его запылали лазурью, лазурь двумя потоками ринулась внутрь темнеющей фигуры. Фигура стала сереть, белеть, желтеть… И шевельнулась.
Кирилл оторвал от нее руки. Фигура потянулась за ними. И встала.
– Сядьте, – сказал Кирилл и сам поразился тембру своего голоса.
Примерно так прапорщик Малунов когда-то предлагал дежурному по СОТУ базы «Незабудка А-три» старшине Кентаринову запомнить, что борт, на котором летел прапорщик, проследовал, никуда не сворачивая, по первоначально заявленному в полетном задании маршруту с целью проинспектировать бойцов ночного дозора.
Вернулись на место стены и потолок, сделался деревянным пол, вокруг была все та же комната.
Боровский энергично двинулся к креслу, угнездился в нем, глядя на Кирилла огромными глазами. Зрачки у него были круглыми.
– Так зачем вы летали к горе Бедовая? – устало спросил Кирилл и сел прямо на пол, потому что его не держали ноги.
– Я должен был снять панораму у входа в находящуюся там пещеру.
– Зачем?
– Не знаю.
– Но вы ведь не сами это решили?
Боровский вновь застыл, глаза его начали закатываться, и Кирилл понял, что теперь непоправимое все же произойдет, ибо сил у него было слишком мало, а гарем находился за тридевять земель у черта на куличках.
Теплые ладони легли ему на виски, жар от них хлынул прямо в голову, потек по жилам, наполнил Кирилла новой мощью.
– Спасибо, – сказал Кирилл.
– Пожалуйста, – отозвалась Оксана и вернулась на прежнее место.
И Кирилл не дал банковскому служащему уйти, снова вернул его к жизни.
– Так кто же вас попросил произвести съемку в районе горы Бедовая?
– Я не знаю имени этого человека, – сказал Боровский. – Он попросил встречи со мной и объявил, что я подворовываю средства родного банка. Представил мне неопровержимые доказательства. Мне ничего не оставалось. Он собирался выдать меня, шантажировал.
Силы у Кирилла сделались снова велики. И он сотворил вторую за этот вечер видеоформу. На сей раз не требовалось изображать всю фигуру, достаточно было лица. Но уровня реальности требовалось достичь не ниже сорока пяти процентов, чтобы лицо можно было узнать по записи, осуществляемой ИскИном.
– Это он?
– Да, – сказал Боровский. – Это он. Именно этот человек и шантажировал меня.
Все было ясно.
И когда у банковского служащего вновь закатились глаза, Кирилл уже не стал предпринимать никаких сверхусилий. В конце концов, это не он убил Боровского. А оживить человека навсегда – не в состоянии. Он – не Единый, смерть ему, к сожалению, не победить! А может, к счастью…
Он встал с пола, надел шлем и велел ИскИну прекратить запись.
– Вряд ли записанную информацию можно будет предъявить в трибунале, – сказала Оксана.
– Вряд ли, – согласился Кирилл. – Но мне кажется, это и не потребуется. Вы ведь со мной не пойдете туда?
– Не пойду, конечно… Когда вы догадались, кто я такая?
– К сожалению, только что, кол мне в дюзу!.. Хотя мог бы догадаться и раньше. Ну, пусть не догадаться – так хотя бы заподозрить. Не в первый раз меня опекают двое!
– Разве подозрение бы вам что-нибудь дало? Все равно бы потребовалось пройти путь.
– Вы думаете, я его прошел?
– Не знаю. – Оксана пожала плечами. – Это сможет определить только он. Мы же, такие, как я, помогаем, но определить со стопроцентной уверенностью, закончен ли процесс, не способны. Можем только надеяться.
– Но кто вы?
– А это важно?
– Для меня – да.
– Думаю, знать вам еще рано. Уж это-то я определить способна. – Оксана шагнула назад, словно боялась, что он ее схватит за плечи. – Есть и еще одна новость для вас… Простите за то, что не сказала прежде, но… Дело в том, что генетический код сестер Гладышевых абсолютно идентичен вашему.
До Кирилла не сразу дошло, а когда дошло, он вздрогнул.
– Иными словами, прототип сестер – это вы, капрал.
– Я? Вы не ошиблись?
– Я бы могла ошибиться, но медицина не ошибается. Это мне перед нашим отлетом сообщили в медкабинете базы. Я не стала говорить немедля, чтобы эта новость не помешала вам сделать то, что вы задумали.
– А теперь, значит, она мне не помешает совершить задуманное?
– Не знаю. Я могла бы промолчать и сейчас. И сказала только по одной причине: когда-нибудь вы захотите узнать, почему на свет появились сестры Гладышевы. Кроме меня, вам об вашей с ними идентичности генетического кода вряд ли кто скажет. – Она грустно улыбнулась, словно прощалась. – А дальше я сказать вам это уже не смогу. – Она сделала еще шаг назад. – Прощайте! – Она покачнулась.
А потом опустилась на пол, словно ее полностью покинули силы, и завалилась на бок. Глаз ее не было видно, но Кирилл был уверен, что они все еще смотрят на него. Вот только уже ничего не видят.
А потом над шлемом Оксаны зажглось светлое сияние. Как в ТУ ночь, на Незабудке, когда был убит прапорщик Малунов… Сияние повисело немного, дрожа, и погасло.
– ИскИн! – сказал Кирилл. – Начать запись!
– Есть, начать запись, – отозвался ИскИн.
В его голосе прозвучало нечто похожее на веселье.
Кирилл тряхнул головой – это были уже глюки усталой психики, ибо ИскИны не умеют веселиться. Как и печалиться…
А попечалиться сейчас было можно.
Он дождался, пока труп Оксаны Ломанко растворится в воздухе, выключил в комнате свет и отправился наружу, к атээске.
