- А есть среди нас те, кто аглицкий разумеют? - спросил Диметров.
- Я разумею, - ответил штабс-капитан Антоненко.
- Ну, вот и отлично, - подвёл итог подполковник Панкаршин. - Времени в обрез...
- Но как же так, господин подполковник! - в нарушение всех уставов и воинских традиций вскричал Диметров. - Это же беззаконие! Британский экипаж у нас в плену! Мы не имеем права так с ними поступать!
- Имеем! - стукнул кулаком по столу Панкаршин. - Имеем полное право, штабс-капитан! Потому что идёт война! И законы мирного времени к ней неприменимы. Я старший по званию офицер среди вас, так что приказываю майору Губанову воплотить свои предложения в жизнь.
- Есть, - ответил мой командир. - Господа офицеры.
Это было одновременно прощание с теми, кто остаётся в кают-компании и приказ нам, офицерам батальона, следовать за ним.
- Штабс-капитан Зенцов, - обратился майор к командиру первой роты, когда мы вышли из кают- компании, - фельдфебель Боев ещё служит у вас?
- Так точно, - кивнул тот.
- Как только батальон вернётся в расположение, пусть явится ко мне.
- Есть.
Расположением батальона называлась жилая палуба, очень похожая на ту, в которой мы обитали на "Гангуте". Именно туда, ориентируясь по новым надписям на табличках со стрелками, должны были вернуться наши солдаты. В расположении нас уже ждала большая часть батальона, лишь несколько взводов ещё конвоировали британцев по приказу подполковника Панкаршина в трюм дредноута. Исключения не сделали даже для обслуги паровой машины, приводившей его в движение. Это были весьма колоритные личности - голые по пояс, в одних форменных штанах, давно уже не белого цвета, перемазанные и всклокоченные, как черти, которых только из пекла вытащили.
- Фельдфебель Боев по вашему приказанию прибыл, - браво щёлкнул каблуками здоровенный детина в идеально сидящем мундире и запачканных порохом перчатках.
- Собери из батальона таких же, как ты, опалённых, - сказал ему Губанов, - человек сто. Вы мне понадобитесь.
- Есть, - коротко кивнул тот - Разрешите идти?
- Ступайте, - сказал майор. - Вы мне понадобитесь через четверть часа. Вам хватит?
- Вполне.
Опалёнными войной звали людей, у которых от пролитой в сотнях боёв крови совершенно отмирает совесть. Они, следуя приказу, зарежут младенца или сотворят ещё что похуже. Им всё равно, убивать или нет, для них просто нет подобного выбора. Только такие солдаты и могли выполнить приказ - и перебить весь экипаж дредноута до последнего человека.
- Поручик Суворов, - обратился ко мне майор, - мы с вами проконтролируем фельдфебеля Боева.
- Разрешите спросить, господин майор?
- Спрашивайте, поручик.
Я помолчал с полминуты, собираясь с мыслями и формулируя вопрос. Однако всё, чего смог от себя добиться звучало весьма жалко:
- Почему я?
- Потому, - ответил мне майор, - что из тебя, Серёжа, может выйти отличный командир. Но для этого ты должен понять одну истину войны. А именно, война - это тяжёлая и грязная работа, которую мы выбрали для себя сами.
- Как же так? - удивился я. - Грязная работа...
- А вот так, - с напором произнёс он. - Не стоит воспринимать её, как красивое действо, вроде парада, как разумел войну наш покойный император Павел Петрович. Для нас, солдат, война - это работа и только работа. И часть её - столь грязная и жестокая, как та, что нам придётся выполнить сегодня.
- Господин майор, - отвлёк нас от разговора молодой поручик в старинном мундире ландунгс- команды.
- Что у вас?
- Я слышал, вы резню в трюме учинить собираетесь. А людей у вас для этого маловато будет.
Офицеры ландунгс-команд "Гангута", оказавшиеся с нами на борту дредноута не участвовали в военном совете. Не потому, что к ним относились как ко второму сорту - не до того сейчас - они руководили обыском британского левиафана. Лучше них в недрах его никто не разбирался - и теперь на каждый взвод солдат, шнырявший по дредноуту, приходились один офицер или унтер из воздушной пехоты и пара солдат.
- И что же, поручик? Я что-то не очень хорошо вас понимаю.
- Мы, офицеры, солдаты и унтера, предлагаем свои услуги в этом деле, - сказал поручик. - Мы все хотим отомстить британцам за смерть Булатникова и его людей!
- Отчего же? - поинтересовался майор Губанов.
- Месть, сударь, - резко бросил морской пехотинец, - дело святое! Нас, воздушных пехотинцев, считают отребьем, да мы, по сути, отребье и есть. Я, лично, угодил на "Гангут" за растрату казённых денег. Мне предложили выбор - или каторга или солдатчина или воздушная пехота, правда, с сохранением звания. Но Булатников был не из таких. Мы поначалу почитали его блаженным - сам в воздушную пехоту пошёл, хотя, как говорят, мог бы служить и в лейб-гвардии, восторженный такой, дурачок, в общем. Но потом... Он ведь письма писал, в военное ведомство, да и на высочайшее имя. Ответов, правда, не получал, но не это важно. Булатников единственный изо всех нас пытался хоть что-то изменить. За это его уважали. Все воздушные пехотинцы "Гангута". И теперь нет от нас пощады британцам! Мы за Булатникова всех горло порвём, как говорил подпоручик Зериани из "диких" частей. Он к нам за кровожадность угодил. Не щадил ни своих, ни чужих.
- Вот оно как... - протянул я.
- Всё ясно, - сказал, как отрезал Губанов. - Помощь вашу принимаю. Собирайте людей и отправляйтесь в трюм.
- Есть, - ответил поручик, так и не представившийся нам.
К трюмному помещению, где держали пленных британцев, вёл длинный коридор, показавшийся мне тогда бесконечным. Я стоял перед дверьми и провожал глазами шагающих солдат. Опалённых войной с одинаковыми ледяными глазами и бойцов ландунгс-команд "Гангута" в мундирах петровских времён.
Войдя в трюм, мы выстроились в три шеренги. Три сотни солдат с мушкетами против почти пяти пленных, сбившихся в кучу в дальнем углу. Среди них были офицеры, на коленях вымаливавшие милость, сулившие златые горы, по крайней мере, я так думаю, но были и те, кто стоял, высоко подняв голову и с презрением глядя на нас. Они одёргивали ползающих по полу товарищей, правда, те, в большинстве своём, не обращали на них внимания или отмахивались, бросали злобные реплики и продолжали умолять. Кто на английском, кто на ломанном русском или вполне сносном французском.
- Огонь весь шеренгами, - начал командовать майор Губанов. Он страшно изменился в лице - побледнел до почти мелового цвета, губы плотно сжаты, по виску катится капелька пота. - Дать три залпа. Выживших добить штыками. - Он снова замолчал на несколько секунд, а затем вскинул руку и не своим голосом выкрикнул: - Пли!
Дальнейшее помню весьма смутно. Треск мушкетных залпов, пороховая вонь, крики боли, лёгкий перезвон примыкаемых штыков, стук каблуков по палубе... Очнулся я уже за пределами жуткого трюма. Мимо вновь шагали солдаты, правда теперь их мундиры были залиты кровью. Я же стоял у дверей и отчаянно боролся с позывами к тошноте. Коридор был не просто бесконечным, нет, он, казалось, тянулся и тянулся, а по нему шли и шли сотни - нет, тысячи! - солдат и среди них ухмыляющиеся британцы в красных мундирах, простреленных и истыканных штыками. Но вот наваждение сгинуло, последний солдат прошёл через другие двери и майор Губанов захлопнул их. И тут я не выдержал.
Рвало меня долго и мучительно. А когда я, наконец, разогнулся, первым, что увидел, был майор, протягивающий мне платок.
- Благодарю, - с трудом сказал я, принимая его и вытирая лицо. - Значит, не выйдет из меня
