– Ты чего? – продолжая лететь, спросила Лена, и вовсе не желая услышать ответ, потому что догадывалась о чем-то нехорошем.
– Из-за тебя! – прошипела зазеркальная, сдерживая слезы, которые неудержимо выкатились из глаз.
Она поднялась, держась за затылок.
Подпрыгнула, но вместо плавного полета приземлилась на корточки.
Лену по инерции несло всё дальше от нее. Похоже, в тоннеле завелся воздушный поток, уносящий все быстрее.
– Ты чего? – глупейшим образом повторила Лена.
– Всё из-за тебя! – зло крикнула зазеркальная и начала прыгать, раз, другой, третий, но безуспешной. – Разучилась!
Ее перестал держать воздух.
Она разучилась летать.
– Не бросай меня! – крикнула зазеркальная. – Стой! Не улетай!
В ее голосе клокотали отчаянные рыдания.
– Вернись!
Лена повернулась и заработала руками и ногами изо всех сил, но поток нес ее всё дальше от своей двойняшки.
Гадко стало на душе.
– Вернись! – визжала зазеркальная, топая ножкой и всплескивая руками.
Лена судорожно барахталась, выбиваясь из сил, но двигаться что-то мешало. А поток ускорялся. Уносил.
И вот двойняшка стала уже крошечной фигуркой на сиреневой тропе.
И та побежала.
Но видно было, что воздух, тяжкий как кисель, не пускает ее.
– Прощай, – сказала Лена, и слезы потекли по щекам.
Они отрывались от лица и повисали в воздухе медленно оседающими сверкающими каплями.
И пунктир слезных капель сопровождал теперь полет.
«Так всегда!» – сказала Лена.
Она испугалась скорости полета.
Теперь сиреневая тропа казалась ей колодцем без дна, в который она падала.
И вдруг она врезалась в кого-то мягкого.
Ее схватили сильные руки и, отбивающуюся, водрузили ногами на землю.
Ощущение от рук, хватающих ее за бока, было такое же, как тогда, когда дядя Володя – дядька, брат матери – учил ее плавать на реке. Он клал ее на воду на своих руках, отпускал и ловил, барахтающуюся, за талию. И странное дело – его прикосновения были совсем не такими, как отцовские. Руки отца были сильными, но мягкими. Надежными и своими. А дядькины – щекотными. И Ленка, никогда щекотки особо не боявшаяся, визжала, как больная, и вырывалась, когда он хватал ее за бока. Захлебывалась, хохотала и кашляла.
Вот и сейчас захотелось визжать и отбиваться. Но почему-то, Лена это строго-престрого знала, кричать нельзя было.
Поймавшим и поставившим ее, к счастью, оказался не Остин. А всего лишь дворецкий Эрнест с лицом Шона Коннери.
Перед Остином она не смогла бы «казаться прикрытой наготой», а пред дворецким постаралась.
Она вдруг вспомнила его полное имя: Эрнест Шарк Булфер Робинсон, хотя ей, кажется, никто его не называл.
– Надо запомнить, – сказала она. – Когда проснусь, спрошу у Огустины, как полное имя дворецкого. Будет прикольно, если совпадет.
Эрнест был в клетчатом костюме-тройке, с бантом вместо галстука. Его брюки были чуть ниже колен и на застежках. А мускулистые икры обтягивали толстые шерстяные чулки. Шнуровка на ботинках начиналась прямо на самом носке.
– Сколько одежды на человеке! – изумилась вслух Лена, будто невзначай, держа ладонь пониже живота. – Ну, как перед таким наготой прикроешься, а?
Он строго посмотрел на Лену и, взрыкнув, басовито залаял:
– Р-р-р… Гав! Р-р-Гав! Гав!
И Лена поняла его, будто всю жизнь знала этот собачий язык.
– Неприлично юной леди летать в таком виде по любимой аллее нашего господина! – имел он в виду.
– Не могли бы вы поделиться частью одежды с юной леди! – неожиданно для себя затявкала Лена
