– Мальчики…
– Тогда хорошо, что это мой сон!
– Скучноватый сон. Тебе же нравится хозяин дома. Не хочешь, чтобы он приснился?
– Тоже мальчика нашла! – фыркнула Лена. – Он мужик.
– Ага! – заулыбалась зазеркальная, такой противной улыбкой, что захотелось по-настоящему утопиться, если и сама Лена могла так же улыбаться. – У него, наверное, грудь волосатая, – и зазеркальная паршивка передернулась вся, но видно было, что идея про волосатую грудь Остина ей явно приятна. – Ну, присни его себе!
– Дура! Вот ведь дура! – разозлилась Лена. – Куда нам теперь идти?
– Куда хочешь. Только нарви букет и сплети себе туземную юбочку из сирени. А то сдохнешь сейчас от стеснительности. Вдруг встретим кого… – издевалась зазеркальная. – Вдруг Остина встретим. С большими руками…
– Вот гадина ты… – И Лена зашагала по тропе, прямо держа спину. – Пойдем уж!
«Неужели я могу быть такой же сволочью?» – недоумевала она, и словно в подтверждение, что может, вспомнила в калейдоскопической яркой веренице эпизодов, как с мальчишками дралась, сама же их раздраконивая на драку, подружек на смех поднимала, над учителями издевалась…
Не больше чем кто-то другой из ее класса, но ведь и не меньше же.
«Всё, совесть проснулась! – с ужасом подумала Лена. – Теперь не жди покоя».
У нее бывали такие приступы, когда она понимала, что гадкая-прегадкая, что жизнь у нее проходит беспросветно, а она делает всё для того, чтобы становилось только хуже. И плакала, и ненавидела себя за всё подряд.
Такие внезапные приступы раскаяния перед собой за всё-всё-всё она и называла: «Совесть проснулась». И сама понимала, что это у нее от переходного возраста, но ничего поделать не могла.
– Какая дурь тебе в голову лезет! – заметила зазеркальная, которая явно не собиралась унывать.
Она летела-плыла рядом в полутора метрах над тропинкой в вязком воздухе.
– Поплыли, подруга! Пешком находишься еще.
Лена оттолкнулась посильнее и поплыла вслед за своим двойником.
Ощущение было удивительное. Но не непривычное. Лена смутно помнила, что и раньше ей снилось нечто такое же – полет, над самой землей, в воздухе, от которого можно оттолкнуться, как от воды. И помнила, что там тоже кто-то составлял ей компанию, но не могла воскресить в памяти, кто это был. И еще она помнила, что ничем хорошим такие сны не кончались, хотя и кошмарами назвать их было тоже нельзя.
В них всегда были какие-то болезненные потери и утраты, переезды и хлопоты. Разлуки с близкими. Находки чего-то ценного, с той только задачей, чтобы потом потерять и разреветься и зареванной проснуться в своей постельке.
Тяжелые были сны. Сложные, запутанные.
И всегда в них были незнакомые улицы, какие-то противные мальчишки, темный овраг, в который она проваливалась, внезапно разучившись летать.
И было томительное, всепоглощающее ощущение открытия впереди, ожидание чего-то невероятно славного, волшебного, что так хорошо само по себе, что сбыться просто не может.
Девочки плыли над землей, по сиреневой тропе.
– Знаешь, почему мы не смогли одеться? – спросила вдруг зазеркальная с каким-то подвохом.
– Почему?
– Из-за тебя!
– И чего же это из-за меня?
– Потому что тебе противно скакать голышом. Вот почему. А во сне если от чего-то хочешь избавиться, то никогда от этого не отделаешься.
И она была права.
Лена знала еще перед дверью в гардеробную, что добраться до шкафов им что-то непременно помешает. Не хотела верить, но знала.
И еще Лена знала другой сочный закон. Если тебе вдруг хорошо, то скоро станет плохо. Причем чем тебе лучше, тем тяжелей облом.
А ей было сейчас хорошо.
Вот будь у нее хоть трусы и майка – вообще бы кайф! Но и так – хорошо, если честно, и от этого тревожно.
– Может, наверх взлетим? – предложила Лена, зная почему-то, что это будет трудно осуществить, потому что и у полетов во сне есть свои законы и ограничения.
Зазеркальная перевернулась на спину и с сомнением осмотрела сиреневый свод, в разрывах которого сняло небо.
– Исцарапаемся о ветки! – с сомнением сказала она, но с ходу идею не отвергла.
Вдруг ее – зазеркальную – повело к земле, и она, резко снизившись по дуге, врезалась затылком в землю. Не столько ушиблась, сколько испугалась. И Лене, пролетавшей лад ней, передался этот испуг, и было жутко смотреть в расширенные глаза своего отражения.
