Стыдно стало «до писка». Одно дело быть голой под одеялом. Дико, но куда ни шло. А уж разгуливать по чужому дому в таком виде – это уже дурдом.
– Ты чего, подруга, вытворяешь? – спросила она у своего отражения, и оглянулась резко – не видит ли кто.
– А ты? – спросило отражение.
– Чего?
– Панчело! – показало ей отражение язык. – С меня какой спрос? Я – это ты.
Сердце зашлось стуком.
По шее и плечам побежали противные мурашки. Стало холодно вдруг.
– Страшно? – спросило отражение.
– До жути… – призналась Лена.
– А чего страшного?
– Не знаю…
– Пока тебе страшно не было, – язвительно заметило отражение. – Всё тебе ничего, толстокожей. А с собой поговорить ей страшно!
Отражение говорило каким-то очень обидным тоном. В голосе было что-то очень неприятное.
– Дай мне руку, – попросило отражение. – Помоги.
– И что будет? – прошептала Лена.
– А то не знаешь?
Лена знала.
Рука зазеркального двойника была теплой, но будто из металла. Словно за дверную ручку взялась.
И вторая Лена вышла из зеркала.
– Пошли, – сказала она.
– Куда? – не поняла Лена, всё еще держа своего двойника за руку.
– Дурочкой не прикидывайся, – поморщилась зазеркальная, – сама всё знаешь. И не дрожи. Это же сон. Всё тебе снится.
– Знаю, – призналась Лена, не в силах унять дрожь и понимая, что действительно знает – это сон.
Ей и раньше было знакомо ощущение, когда снится что-то страшное, ты понимаешь, что это во сне, но ни проснуться, ни изменить что-то не можешь. Рецепт один – терпеть и ждать, когда проснешься.
– Накинуть бы что-то, – сказала она жалобно.
– Думаешь, легче станет?
– Мне и одной было стыдно. Но две голых меня – это перебор.
– Так ты же и шла-то в гардеробную, – напомнила зазеркальная. – Побежали?
– Угу…
И две Лены засеменили трусцой в четыре босых ноги.
Лена с удивлением отметила, что бегать голышом еще стыднее, чем просто идти по чужому дому. Есть места, где нагота кажется естественной и вовсе не замечается. Но в некоторых ситуациях, как теперь, хочется мышкой прошмыгнуть, забиться в щель и кутаться, кутаться, кутаться. «Атас по норам!» – короче.
И только сознание того, что это сон, несколько утешало. Тут если тебя кто и увидит голой, то это будешь ты сама, потому что сон ведь – это только твой и больше ничей сон.
Однако Лена еще помнила и фильм «Лампа Аладдина», где было не только знаменитое «В Багдаде всё спокойно!», но и «Про сон, что не сон, а про не сон, что сон».
И это настораживало.
А вдруг всё это дикий спектакль?
«Я тогда с ума сойду от стыда!» – постановила Лена и дала себе слово, в любой ситуации этого невероятного, насквозь и со всех сторон реалистичного сна вести себя с достоинством королевы.
Где-то о какой-то картине она слышала изречение искусствоведа: «Женщина кажется нам будто бы прикрытой собственной наготой!» Девочка не могла понять, как это может быть. Либо ты одета, либо нет. Но именно из-за непонятности своей утверждение запомнилось.
«Буду прикрыта наготой! – решила она. – Пусть будет стыдно тому, кто станет на меня пялиться!»
Но, одновременно, остро не хотелось, чтобы этот кто-то был.
– Если ты мое отражение, – решилась вдруг Лена, – то, значит, я гримасничаю так же противно, как и ты?
– А я гримасничаю?
– Да, – твердо заверила Лена, – и мерзко притом.
