Бабушка идет по коридору гостиницы. Кивает дежурному, вскидывает глаза к сканеру двери, позволяя идентификацию. Ее апартаменты пусты. Утром гостили Володя и Тася, потом Димочка со Светочкой забегали, но все уже ушли. Тихо.
Алентипална замирает возле высокого зеркала, обрамленного бронзовыми цветами и ящерками. В подсвеченной глубине отражается женщина размытого возраста, от тридцати до шестидесяти, седая, стройная, ясноглазая; в пышных кружевах воротника поблескивают серебряные нити, гребень в волосах — как венец… Она складывает ладони у губ, покачивает головой. Слишком серьезное предстоит дело, чтобы так себя чувствовать: словно задумала шалость…
Ее ждут. Ее ждали целый год. Местра Ароян знает, что происходит на Земле-2, отлично понимает, насколько сложна ситуация, она даже позвонить не осмелилась — написала письмо. В его строчках нет просьб, нет даже намеков. Стелла просто отчитывается, что во вверенном ей учреждении все в порядке.
Достаточно было увидеть адрес, чтобы на душе заскребли кошки.
Вмешательство местры Надеждиной не требуется. Элик не просил ее о помощи. Он очень умный, Элик, и если глянуть на вещи непредвзято, ему вовсе не нужны корректоры, чтобы добиваться своего. Ни Бабушка, ни даже все силы Райского Сада. Они не более чем вспомогательное средство. Это Алентипалну всегда защищали ее «крылья», а не наоборот; и недавно, когда она обеспокоенно выспрашивала, в чем дело и чем помочь, то услышала в ответ: «Не волнуйся, родная. У старого Элиягу бен-Наума таки есть немножко ума. Наши птички обеспечат мне чуть-чуть везения. А когда у человека есть немножко ума и чуть-чуть везения, это, Тишенька, счастливый человек…»
…конечно, она не позволит себе потерять форму. Никаких чудес. Только… она плохо ориентируется в хитросплетениях интриг, не поможет собратьям по тройке решить головоломку, но есть вещи, которые способна сделать только она.
И значит — должна сделать.
Интересно, что случилось, пока она смотрела запись и пела украдкой? Будет грустно, если Светочка опять поссорилась с Костей. Хорошо бы она просто отправилась погулять. Город под усиленным наблюдением, на улицах полно полиции, примыкающий к «Кайссару» район проверен вдоль, поперек и на километр вглубь, так что ее отпустили. Корректоры не способны работать взаперти…
Номер набран.
— Костик? — и Алентипална невольно прыскает в кулак, любуясь буйно-изумрудной шевелюрой злополучного Солнца.
— Баба Тиша, здрассте! — радуется тот, — а что? А Света…
— Тшш, — она прикладывает палец к губам. — Юрочка рядом?
— Тут, — в поле записи всовывается голова Каймана. — Р-рад, кр-райне р-рад.
— Слушайте меня внимательно, мальчики. Через полчаса к крыше левого флигеля «Кайссара» — машину. Поскромнее. Одну. Обернуться надо быстро. Маршрут вы оба должны помнить.
Бывшие «запасные крылья» Алентипалны переглядываются и улыбаются до ушей. Нет ничего радостней, чем видеть эти улыбки. Дети понимают ее и разделяют ее стремление — это счастье…
Теперь очередь за Стеллой. В этом году Волшебной Бабушке некогда гулять по парку, и даже зайти в пару-тройку палат она не успеет. Если Алентипална верно рассчитала время, то в санатории-интернате «Ласковый берег» она будет как раз к обеду. Если нет — придется его задержать или начать раньше. Те, у кого приступ, кто лежит пластом, самые маленькие…
Ничего не поделаешь.
В следующий раз.
Если доживут.
— Это что? — спрашивает белокурый крашеный юноша свистящим полушепотом, у него выходит «ш- ш-што?», и последний слог — точно выстрел. Менеджер вздрагивает, будто получив щелчок по лбу. Он бледен. Уже два раза, минуя по пути в кладовую зеркало, он доставал платок и убирал пот со лба.
Обычное дело, капризный клиент. Но с этими двумя форменная чертовщина. У обувного бутика «Люччиола» контракт с поставщиком чуть ли не с самого основания колонии, и до сих пор ему можно было верить как себе, но что, кроме производственного дефекта, могло заставить каблук сломаться в этих тонких наманикюренных пальцах? Жеманный паренек явно не держивал в руках ничего толще хрена.
У девицы-недоростка скучающий вид. На предыдущей паре оказалась царапина.
— Послушайте, — очень вежливо говорит она. — Я всего лишь хочу купить качественную обувь. Здесь есть магазины поприличнее?
Мелькает мысль отправить парочку куда подальше. Но такая стерва, как этот блондинистый гей, наверняка устроит базар, и «Люччиоле» обеспечена дурная слава, а менеджеру — увольнение.
Он тщательно скрывает вздох.
— Позвольте, я попробую еще что-то подобрать?
…Света кривит губы, провожая взглядом преющего в костюме типа. Это, конечно, не «орк»; это, на птичьем жаргоне, «кислятина». Человек, который втихую презирает всех окружающих, кто бы они ни были и чем бы ни занимались. На Димочку такие слетаются, как осы на мед… и один из охранников казино по сю пору сидит орлом на фаянсовом друге.
— Надоел? — спрашивает Синий Птиц.
— Ага.
— Пойдем обедать?
— Пойдем.
Флейта поднимается с пуфика.
Играть оказалось невыносимо скучно. Они ушли часа через два, большую часть этого времени потратив на любование азартными игроками и игривые перешептывания. Должно быть, просто не рассчитали силы воздействия. Оба они очень давно не обходились без энергетиков, забыли о настоящих своих возможностях и грянули от души, во всю мощь совокупной тридцатки. Рулетка, венец случайности, слишком легко поддалась оперативникам Райского Сада.
Приветливо поднимает двери «Яхонт Горностай». От безделья Васильев спел еще одну песню, и в казино обнаружилось представительство элитного проката. Умопомрачительная спортивная машина — для звезд, богатых наследников, состоятельных молодоженов, проводящих на Терре медовый месяц…
Света улыбается, садясь, но улыбка быстро сходит с ее лица. Тихорецкая слишком спокойно ведет себя для корректора. Кажется уравновешенной. Как Ратна. Димочка знает, что это маска, приросшая к коже, и все-таки чуждая; еще он знает, отчего такая рождается. Ему самому уже скучны любимые игры, и недавний фейерверк не доставил радости. Минует сколько-то времени, окончательно уйдет в прошлое его тройка, улетит энергетик, и Синий Птиц тоже станет очень, очень спокойным.
Возможно, поэтому сейчас он жалеет не только себя.
Смутно хочется, чтобы глаза Флейты не были такими старыми.
— Алентипална задумывает что-то ужасное, — говорит она, когда Васильев поднимает машину в небо.
— Капустник? — предполагает Димочка и содрогается.
Света щелкает его по лбу.
— Ай!
— Я не шучу, — говорит золотая девочка Райского Сада и смотрит в окно, вниз, где проплывают летучие острова Управления флота.
Мальчик-звезда вздыхает.
— Почему ужасное?
— Она сама этого боится. Вот она с нами разговаривала, а сама об этом думала и боялась. Когда она о делах думает, то не боится.
— Света, — Димочка медлит, — а тебе страшно было — тогда?
Тихорецкая опускает ресницы, наматывает косы на тонкие запястья. Думает.
— Нет. Я вообще за себя не боюсь. И баба Тиша тоже за себя не боится…
«Горностай» описывает дугу над Управлением, над «Кайссаром», над «Пелагиалью», мягко снижается.
