сжить. Приказала Мирону ребеночка у той отнять и себе забрать. Мирон, конечно, не согласился. Лучше, говорит, я должность свою потеряю и с Прасковьей да с младенцем на край света уеду. Но женушке это совсем не понравилось.
Пришла она как-то к Прасковье и говорит: добром отдай ребенка, иначе покажется тебе жизнь хуже смертушки. Прасковья ее и выгнала…
Рассказчица закашлялась. Не зная, чем помочь, Агата поднялась с места и поправила подушку. Та мотнула головой, предлагая ей сесть на место.
– Как только Ирочку в ясли определила, вышла Прасковья на работу, – вернулась к своему рассказу Раиса Тихоновна. – И тогда наняла эта тварь, Миронова жена, каких-то проходимцев, они Прасковью под монастырь и подвели. Бухгалтером она работала на продуктовой базе. Сказали, что деньги она крала, осудили и отправили в колонию с конфискацией. А перед отправкой пришла Миронова жена к Прасковье с документами: подпиши, мол, что отказываешься от ребеночка и никогда его назад не попросишь. Иначе сдадут его в детский дом, а я уж прослежу, чтобы ты его больше не видала и не слыхала. А что той было делать? Она и подписала отказ.
Ну, а уж как потом эта зараза метрику выправила, мне неведомо. Прасковья моя, безвинно осужденная, в лагере сильно изменилась, красоту потеряла. Когда вернулась, боялась Мирону на глаза показаться. Он ей письма писал, она не отвечала, чтобы ему не напортить. Так и выросла твоя мама с родным отцом да с неродной матерью…
Потрясенная, Агата пыталась переварить ужасную историю. Принять то, что тебя воспитала «тварь», не испытывавшая к тебе никаких добрых чувств, было трудно. Да, Агата всегда ощущала нелюбовь к себе, но не подозревала, какие таит эта нелюбовь чудовищные глубины. «Только бы не разнюниться», – подумала она и спросила, проглотив застрявший в горле комок:
– А дед Мирон так и не встретился больше с бабушкой?
– Отыскал он ее, когда Ирочки уже не стало. Так и не увидела Прасковья больше свою доченьку… Зато тебя Мирон ей показывал. Уж как она тебя обнимала-целовала… Уж как плакала… А ведьма-то про это прознала и чуть с ума не сошла от злости. Мирон-то Прасковье квартиру в Москве купил, прописку оформил. Тут уж его женушка вообще осатанела. Вот и свела его в могилу раньше времени.
«Так вот почему Елена Викторовна не сдала меня в детский дом! – сообразила Агата. – Она мстила любовнице своего мужа, не позволяя ей видеться со своей внучкой! Я была ее заложницей, орудием мести. Мести, длиною в жизнь».
– А когда ты уже взрослая стала, сунулась было к тебе Прасковья, а ведьма тут как тут. Говорит: если приблизишься к девчонке, я тебя засужу. Скажу, что бывшая уголовница, аферистка хочет родной моей внучке голову заморочить. Я, говорит, так тебя в глазах внучки ославлю, она к тебе сама на пушечный выстрел не подойдет.
Здоровье у Прасковьи после лагерей-то было неважное, воевать да руками размахивать сил не оставалось, вот и отступилась она. Не хотела, чтобы ты о ней плохое думала.
Агата скрипнула зубами. Она даже не подозревала, что может испытывать одновременно такую жалость и такую ненависть. Она еще выскажет Елене Викторовне все, что о ней думает! «Я ей покажу «милую Гафу»! – внутренне кипела она. – И пусть только попробует что-нибудь сделать бабушке».
– Раиса Тихоновна, – спохватилась она. – Вы говорили, бабушке угрожает опасность и у нас мало времени.
– Месяц назад как из-под земли появляются у Прасковьи какие-то мужички. И не просто так, а с бумагами. На бумагах печати, все чин-чином. Только по этим бумагам выходило, что они Прасковьины дальние родственники и наследники. Квартира им ее понадобилась, вишь ли. Я-то сразу поняла, что это настоящие бандиты, а Прасковья растерялась и сдуру какие-то бумажки им подмахнула.
– И где она теперь? – спросила Агата. – Ее что, выгнали из дома?
Про аферы с московскими квартирами, из которых аферисты выселяют одиноких пенсионеров, столько говорили и писали, что не волноваться за бабушку было невозможно. Бывали случаи, когда старые люди бесследно исчезали. Агата не на шутку разволновалась.
Она только что узнала, что у нее есть родная бабушка. Потерять ее снова в такой момент было бы слишком ужасно.
– Эти аферюги сказали, что переселят Прасковью на север, в старую деревню. А где та деревня, никому неведомо, – сказала Раиса Тихоновна. – Может, и правда переселят. А может, по дороге, как старую собаку, в лесу закопают. Хотела я за нее вступиться, да удар меня хватил как на грех. Я уж и тебя успела разыскать, и номер твоего телефона написала себе в книжку, а потом очнулась, гляжу – больница. Стала просить, чтобы тебя позвали, да опять меня болезнь подкосила. Не верю, что очухалась.
– Раиса Тихоновна! – Агата поднялась на ноги. – Я должна срочно разыскать Прасковью Ивановну.
– Адрес вот, на бумажке записан, – показала рукой на тумбочку Нефедова. – А поезд Прасковьин сегодня вечером отправляется. Видать, она уже вещички собирает. Так ты не дай супостатам ее в вагон-то засунуть. Спасешь живую душу – тебе зачтется там-то.
Сев в машину, Агата вдруг поняла, что, кроме Гаврилова, звонить ей больше некому. Она бы, конечно, обратилась к Роману, но тот еще зализывает раны после драки с Глебом. Даже будь он на ногах, она все равно не стала бы просить его о помощи. Зачем она вообще с ним связалась? Просто потому, что он был нормальным, таким, как все? «Мне не нужны такие, как все, – подумала Агата. – Мне нужен кто-то неординарный». Про Глеба она думать не стала. Просто запретила себе думать.
– Гаврилов! – рявкнула она в трубку, когда ее компаньон наконец-то соизволил ответить. – Ты неординарная личность?
– Еще спрашиваешь!
– Тут случайно выяснилось, что у меня есть бабушка. И сейчас ей угрожает опасность. Какие-то аферисты заняли ее квартиру, а саму бабушку вроде как вывозят из Москвы. Ты понимаешь, как это опасно?
– А то, – ответил Гаврилов. – Только я сейчас в торговом центре, слежу за тем, как рабочие развешивают лампионы. Это я намекаю тебе, что страшно занят.
– Макс, ты ведь не хочешь, чтобы угробили старушку?
Гаврилов возмущенно крякнул.
– Тогда хватай парочку рабочих, тех, что поплечистее, и дуй ко мне. Записывай адрес.
Во двор обычной московской пятиэтажки она приехала первой. Вышла из машины и оглядела окрестности. Потом переставила автомобиль так, чтобы в случае форс-мажора можно было быстро удрать. Нашла нужный подъезд и вычислила окна бабушкиной квартиры. Через пятнадцать минут подкатил Гаврилов в сопровождении двух плечистых ребят в рабочих комбинезонах. Агата не удержалась и шепотом спросила:
– Они что, развешивали лампионы?! Да им в самый раз пирамиды строить!
– Скажи спасибо, что они вообще со мной поехали, – возмутился Гаврилов.
– Ты им много денег пообещал?
– Да нет, они просто любят подраться.
Вчетвером они поднялись на второй этаж и позвонили в дверь. Дверь распахнулась, и на пороге возник плюгавый мужичонка с пошлыми усиками. Рядом с ним стоял обрюзгший лысый тип. Позади них, в глубине длинного полупустого коридора, Агата увидела худенькую старушку. В руках та держала картонный чемоданчик, перевязанный шпагатом. Старушка была в простом ситцевом платье и в косынке.
– Чего надо? – спросил усатый.
– Я бы и сам с этими гавриками справился, – ухмыльнулся Гаврилов и, повысив голос, сказал: – Так, ребятишки, мы приехали за бабушкой. Двигайте ее к выходу, быстренько-быстренько. С вами поговорим попозже.
– Закрой дверь, Юран! – крикнул усатый.
Но дверь им, конечно, закрыть не удалось. Рабочие, как выяснилось, действительно любили
