Жильцы поначалу сопротивлялись, рассчитывая хоть на какую-то личную жизнь, а не на ведение коллективного хозяйства, но деваться было некуда – снять комнатку в сезон, да еще такую, как у тети Руфы, было невозможно. Так что все дружно отдавали тете Руфе салют (кивали головой), как в пионерском лагере на линейке, и шли исполнять поручения.
– Теть Руфа, ты хоть пять минут можешь помолчать? – спросила ее моя мама, которая по утрам всегда тяжело вставала.
– Не могу! А зачем молчать? Мы ж не при Сталине! – удивилась она.
– Ты бы и при Сталине трындела! – буркнула моя мама.
– Конечно! Неужели бы смолчала! – обрадовалась тетя Руфа.
Все утро тетя Руфина переговаривалась с соседями, не вставая со своего стульчика. Она могла докричаться до кого угодно. И не замолкала ни на секунду.
– Роза! Ты там опять ешь? Скоро в дверь не войдешь! Как я вижу? Зачем мне на тебя смотреть, я слышу, как ты ложкой по тарелке брякаешь! А что твоя доча? Замуж ее выдавай, пока она себе не отрастила такую жопу, как у тебя!
– И как у нее язык не болит! – возмутилась однажды молодая жиличка, мама того самого младенца, который первым просыпался от голоса тети Руфины.
Но даже она держала язык за зубами – младенец в обед мог заснуть только на широкой, не знавшей лифчика груди тети Руфы. Та брала его из коляски, прикрытой марлей, клала на себя и, продолжая говорить с соседкой про синенькие, которые на рынке стали на десять копеек дороже, укачивала.
Правда, уже через неделю к голосу тети Руфины, как к постоянно включенному радио, все привыкали, как и к ранним побудкам, и даже находили в этом преимущество. С раннего утра можно было занять лучшее место на пляже, искупаться в еще чистом и бодряще прохладном море, пораньше вернуться, не успев обгореть до волдырей на послеполуденном зное.
По вечерам голос тети Руфы сливался со стрекотом цикад, и под эту музыку жильцы ужинали, пили вино и рано расходились спать – вставать все равно в шесть утра.
Это случилось утром. Весь двор, включая младенца, проспал. Встали, когда было около десяти. Осоловевшие от долгого сна жильцы по очереди вяло выползали во двор и спрашивали друг у друга, который час. Вроде бы все было в порядке, но что-то все-таки не так. И как все вдруг проспали?
– Как-то удивительно тихо сегодня, – сказала мама младенца.
– Точно! Тетя Руфа! – воскликнула моя мама.
Ее голос не звенел в ушах. Никто не спрашивал, как покушал Самсончик.
Тетю Руфу нашли в ее комнатушке. Инсульт. «Скорую» вызвали быстро. Слава богу, успели.
Выписали тетю Руфу из больницы тоже быстро – когда к ней вернулась речь, она говорила на лестнице по телефону, рассказывая всем знакомым и родственникам про больницу и врачей так, что слышали в соседней больнице. Руководство больницы опасалось, что услышат и в горсовете. Оторвать тетю Руфу от трубки было невозможно. Как и заставить ее замолчать.
Впрочем, ее соседки по палате тоже быстро пошли на поправку, лишь бы поскорее сбежать домой – в тишину, покой, чтобы не слышать тетю Руфу, которая выражений не выбирала, и на язык ей лучше было не попадаться.
Дома к ее приезду готовились тщательно. Женщины постирали занавески, мужчины починили крышу сарайчика. Скинувшись, купили новую стиральную машину взамен старой, которая скакала, как жеребец, по бетонному полу.
За то время, пока тетя Руфа была в больнице, жильцы обгорели, разругались друг с другом, дети выбились из графика и капризничали, никто не мог вовремя встать и лечь. Младенец так и вовсе температурил. Цветы в палисаднике начали вянуть, а у женщин все время подгорал обед. Вместо треска цикад все стали слышать писк комаров.
Тети Руфы всем очень не хватало. Как и новостей о том, как покушал ее любимый Самсончик.
Побег от родителей. Что делать, когда дети хотят ночевать не дома?