жену, возможность гулять по острову, платили зарплату – мне хватало на то, чтоб покупать в ларьке лучшие папиросы, сладости к чаю и кормить собаку и кота, которые скрашивали мою жизнь в лагере”? Нет, никто про это не говорит! У всех настоящие жёны дома! Но все всё равно обижены! Все, уверена, расписывают свои крестные муки – вся страна уже знает про Соловки, детей Соловками пугают! Зато местные чекисты на Фёдора каждую неделю пишут доносы… И если б не его отношения с Глебом – Глеб Бокий, знаешь?.. – Фёдора бы самого сюда посадили давно.
Галя снова начала, по-птичьи поворачивая голову, что-то себе искать, и Артём догадался, что теперь и ей самой нужна посуда.
Снова сходил на кухню – вернулся с морковью, хлебом и двумя кружками: одна с чаем, другая пустая. Когда подходил к своей сторожевой комнатке, с удивлением услышал, что Галя так и продолжала разговаривать, словно и не заметила его отсутствия.
– …Потому что вы все люди, а он – полубог, – заключила она и подняла пустые и чёрные глаза на Артёма.
– Бога же отменили, – сказал Артём, бережно разложив снедь и тихо расставив кружки.
– Богов и не было никогда. Были только полубоги, – сказала Галя, выкладывая каждое слово отдельно и с паузой, чтоб они не слиплись в её захмелевшей гортани.
“Из двух полубогов, – отстранённо подумал Артём, – можно сделать одного бога. Ленин и Троцкий – раз, и готово… Хотя Троцкий, кажется, уже вырван из иконостаса – как зуб”.
Ему было тревожно.
“Лучше бы она ушла”, – подумал он, глядя на Галю.
Галя налила водки и тут же опрокинула её в себя.
Артём подумал, что сейчас закашляется, – но нет, проглотила и посидела с полминуты, закрыв глаза, без движения.
Он тоже не шевелился.
Потом выдохнула и только после этого будто бы проснулась.
Тихо, с трудом, раскрыла глаза – а тут Артём, Тёмка.
Галя улыбнулась.
Улыбка тоже была чужая и опасная.
– Правда, что в ротах молодых мальчиков пользуют? – вкрадчиво спросила Галя.
– Не знаю. Не видел, – сказал Артём, глядя на неё – только не в глаза смотрел, а в губы, которые странно потеряли свою форму и всё время неприятно кривились, словно зубы во рту нагрелись и обжигались.
– Правда, – сказала Галя уверенным шёпотом. – Используй меня. Я твой… как ты говорил? Шкет! Давай, как будто я здесь лежу на нарах… напуганный.
– Не надо, – попросил Артём очень тихо. – Мне не нравится. Ты не видела, как там. Не играй в это. Пожалуйста.
Ей было всё равно: губы её продолжали кривляться.
– Тогда я тебя использую, – сказала она.
Медленно сползла с дивана, со скрежетом отодвинула мешавший на пути к Артёму табурет – хлеб упал, морковь скатилась, кружки запрыгали, звеня боками…
И тут Галя очень искренне, совсем не пьяно завизжала – в её голосе был такой жуткий испуг, что Артём сам оцепенел.
Она смотрела куда-то за диван.
– Галя! Да что там? – крикнул он, вскакивая.
– Ты… – не находя воздуха, без голоса выдохнула она в ответ, видимо, едва-едва придя в себя. – Ты жрёшь сырое мясо?.. Ты рехнулся совсем, шакал?
Артём наконец увидел, в чём дело – сбоку от дивана лежал кролик, которого он где-то бросил, пока искал кота.
Ужас был в том, что кролик был наполовину сожран – у него, кажется, не было одной ноги и части живота, из которого свисали мелкие кроличьи кишки.
Артём схватил кролика за уши, кишки раскрутились ещё длиннее.
– Тварь, меня вырвет сейчас! – взвизгнула Галя.
– Это не я! – заорал Артём. – Это Чекист сожрал!
– Какой чекист? – заорала в ответ Галя. – Я тебя застрелю сейчас, контрик! – она действительно полезла в кобуру, которой не было у неё на боку, и, заметив это, она пнула валявшуюся возле ноги кружку.
– Это кот! Замолчи, наконец! – гаркнул Артём вне себя, и в ту долю мгновения, когда они оба молчали, раздался грохот.
Стучали в дверь.
