Опрометью Артём бросился к дверям, по дороге вспомнил про Галину – где она? с ней-то как? – прибежал назад, её уже нет, по дверям опять грохотали…
– Да ч-ч-чёрт! – выругался Артём и снова метнулся ко входу, открыл.
Там стояли двое из надзора – впрочем, как сказать – стояли: держались друг за друга.
– Шакал! Где был? – спросил первый и толкнул Артёма в грудь.
Пахло от него погано, будто он водку закусывал лягушачьей икрой с болотным илом.
– Кроликов проверял на чердаке, – с ходу ответил Артём.
– Га! Я же тебе говорил, – сказал второй и тоже пихнул Артёма.
Они прошли туда, где горел свет – Артём оставил, когда бегал за кружками, – но на кухне не нашли, чего искали.
– Тут, одни, бля, крысы водяные, – громко сказал красноармеец; “тут” он произнёс как “тыт”, а слова “водяные” вытянул изо рта, словно оно было длинное и отвратительное, как червь.
– Где кролики, ты, хер? – позвали Артёма.
– Он же сказал: на чердаке, – вспомнил один красно-армеец.
– Электричество включи, шакал, – велели Артёму. – Не видно ни ляда.
Артём подумал и включил.
– Вот так, бля! – обрадовались свету надзорные и, грохоча, полезли на чердак.
Артём стоял внизу.
На чердаке раздалось топотанье, мат-перемат, снова топотанье, кто-то, кажется, упал… и потом хохот.
– Да хватит одного, – сказал красноармеец, спускаясь и отхаркиваясь.
Артём посторонился, чтоб не плюнули на него. Потом сделал ещё шаг назад, чтоб его снова не пихнули.
– Тут есть кто ещё? – спросил красноармеец, не глядя на Артёма.
– Нет, – сказал он.
– А бабы есть?
– Нет, – повторил Артём.
– На, разделай и пожарь, – сказал красноармеец, сунув Артёму кролика со сломанной шеей.
“На всю ночь тут останутся…” – лихорадочно думал Артём.
Появился второй красноармеец, последние ступени ему не дались, и он с грохотом их пересчитал.
Посидел на полу, потом кряхтя поднялся. Заметил кролика в руках Артёма, молча забрал, крикнув своему товарищу, пропавшему на кухне:
– На хрен ты ему дал? Мы с ним тут будем сидеть, что ли? Пошли в женбараке возьмём эту… Ляльку. Она и приготовит.
Артём стоял на месте, моля, чтоб всё это завершилось.
Надзорные ещё три минуты что-то мычали на кухне и потом не прощаясь ушли, оставив все двери открытыми.
Артём медленно, боясь сглазить, двинулся следом, в дверях увидел огромную белую ночь – в её свете всё было как голое; торопливо закрылся.
– Галя! – позвал тихо.
В сторожевой каморке её не оказалось. И в лаборатории – нет. И в других комнатах – тоже нет.
Наконец на кухне он отдёрнул штору и увидел её. Она сидела на подоконнике и гладила кота.
Кот мурчал, зажмурившись, но одним глазом всё-таки поглядывая на Артёма.
– Он и свинок хотел сожрать, – шепнула она, кивнув на кота.
“Красноармейцы прямо рядом с ней стояли”, – понял Артём: ему уже было почти смешно. Хорошо хоть шторы плотные – а если б нет?
Галя была совершенно протрезвевшая.
– Оцарапалась, – сказала она ясным голосом. – Тут гвоздь где-то, – и показала палец с пунцовой каплей.
Артём взял Галю за запястье и слизнул кровь, тут же вытер язык о горбушку руки и снова слизнул.
– Вода поёт. Как тетерев, – сказала она, прислушиваясь.
Это из крана подтекало и потом, с еле слышным журчаньем, струилось где-то под полами.
Про главное Артём с утра, когда запускал учёных, забыл.
Тем же вечером в Йодпроме Троянский встретил его с таким видом, как если бы ему всё открылось про Артёма – самое ужасное, самое невозможное. И теперь Осип не знал, что с этим знанием делать.
