И не за то же ли самое и Артём ценил Афанасьева?
– А что это у вас лиса трёхногая? – с деланым испугом любопытствовал Афанасьев. – Съели с Крапиным одну ногу? Думаете, никто не заметит? Решили, что чекисты только до трёх умеют считать?
– Это Марта, – отвечал Артём, благодарный за то, что Афанасьев всё-таки избавил его от занудных размышлений. – Она убежала в прошлом месяце, – здесь Артём со значением посмотрел на Афанасьева, – и попала в капкан. Отгрызла себе ногу, чтоб дальше бежать. Представляешь, какая сила воли?
Афанасьев ненадолго стал серьёзным, впрочем, серьёзности сомнительной – потому что, оценивая, он осматривал свою руку, как бы прикидывая: а если мне попадётся капкан? как тогда я?
К Марте недавно привели самца – они зажили вдвоём, и дело у них шло на лад: Артём вчера видел, полюбовался с минуту, до лёгких спазмов в груди.
– А самцу – то, что у неё три ноги, не мешает? – с интересом и сомнением спросил Афанасьев.
– Нет, – ответил Артём.
Афанасьев ещё подумал и впервые без малейшей улыбки сообщил:
– Я б не смог.
– Ну да, – согласился Артём, – …хотя сейчас редко встретишь женщину с тремя ногами.
…Так хохотали по поводу трёх ног, – Афанасьев с его фантазией, похоже, отлично себе это представил, – что сначала напугали и Марту, и её самца, а потом не заметили Крапина.
– Здра, гражданин начальник! – по привычке большого лагеря заорал Афанасьев – на Лисьем так кричать было не принято.
Крапин сморщился и сделал такое движение, словно собирался Афанасьева скомкать и спрятать в карман, чтоб потом выбросить в печку.
– Артём, как думаешь, кто там? – спросил Крапин, показывая на море.
По морю шла моторная лодка. Люди в лодке пока были неразличимы.
Афанасьев, заметил Артём, обрадовался так, словно это Бурцев за ним послал: ну, мы плывём в Финляндию или нет?
Крапин же был немного встревожен: он недавно отчитался за всех лис, фотографии отвёз, что ещё? Может, новый начальник лагеря Ногтев требует его теперь?
Все трое вглядывались, и хоть глаза у Афанасьева с Артёмом были помоложе, бывший милиционер всё равно первым разглядел гостью.
– Галина к нам, – сказал Крапин. – Что-то она зачастила. Наверное, решила себе шубу заранее присмотреть, стерва.
Афанасьев скосился на Артёма и смотрел не отрываясь, чуть подрагивая губами.
Артём сначала терпел этот взгляд, потом повернулся и без особого расположения спросил:
– Чего смотрим, Афанас? Глаза застудишь.
– Хотел тебе сказать, Тёма, – добродушно, нисколько не обижаясь, прошептал Афанасьев, переведя взгляд на спину уходящего к маленькому деревянному причалу Крапина. – Знаешь что ещё было в лагере – сдуреть, и только.
– Говори быстрей. – Гости уже причаливали, а Галя встала, но лодка начала раскачиваться, и она снова присела на лавку в лодке.
– У твоего Троянского есть коллега в Йодпроме, – весело щурясь, рассказывал Афанасьев, – такой же высоколобый. К Троянскому приехала мать, а к тому на том же пароходе – дочь, на свиданочку. Я её видел: нечеловеческой красоты, как весенним цветком рождённая…
Артём вздохнул: ну, быстрей же рассказывай, зачем мне этот Троянский вообще, и эта дочь из цветка.
– Через две недели, – размеренно продолжал Афанасьев, отчего-то уверенный в том, что Артёму это нужно услышать, – гражданин Эйхманис девушку к себе вызвал и говорит: “Выйдешь за меня замуж – отца немедленно отпускаю!” А отец только три месяца отсидел из пяти своих лет. Она тут же отвечает: “Выйду, согласна, только отпустите папашу!”
Артём вздрогнул и, не веря, вперился в Афанасьева. История эта, на первый взгляд, Артёма не касалась вовсе – но с другой, не до конца понятной стороны – ещё как касалась. И Афанасьев, сволочь, откуда-то знал об этом.
– Дальше что? – спросил Артём, поглядывая то на сходящую Галину и встречающего её Крапина, то на Афанасьева.
– И отпустил, – сказал Афанасьев.
– Врёшь, – сквозь зубы процедил Артём.
– Весь лагерь про это знает, – спокойно ответил Афанасьев. – Отец этой красавицы уехал вместе со Шлабуковским, на одном рейсе, а она – уже с Эйхманисом, вот на днях. И говорят, они уже поженились, прямо в Кеми, чтоб до Москвы не тянуть…
