через полуоткрытые глаза. Бродил олень Мишка, поднимая голову на шум листвы.
Артём присел на лавочке, нахохлился, прикрыл глаза и пытался если не забыться, то хотя бы согреться на солнышке. Ксива не шёл из головы. К тому же Сивцеву не сиделось на лавочке – он суетился, порываясь пойти и разыскать десятника, только не знал куда.
Видя, что напарник сидит с закрытыми глазами, Сивцев как бы и не обращался к нему напрямую, однако разговор всё равно вёл с учётом того, что Артём слышит его.
– Так вот просидим, ожидаючи, а всё одно виноватыми выйдем… – негромко говорил Сивцев, но сам при этом никуда не шёл, только томил и так угнетённого Артёма.
“Бестолочь, – желчно думал Артём. – Бестолочь крестьянская…”
Не сдержался и спросил, не открывая глаз:
– Поработать, что ли, хочешь?
Сивцев начал ровно с того же места, на котором остановился:
– Дак вот просидим, ожидаючи, а всё одно виноватыми выйдем!
– Ну иди вон займись чем-нибудь, – почему-то сипло сказал Артём. – Дорожки подмети…
– Не то велели? – быстро и с надеждой спросил Сивцев.
Артём сильней зажмурился, как от боли.
“Бестолочь”, – подумал ещё раз, но уже без злобы поче-му-то.
Издеваться над Сивцевым не было никакого настроения – Артём вообще не имел подобных склонностей, и настроение было не подходящее для пересмешничества, но самое важное: он и так чувствовал превосходство над этим мужиком… И над Ксивой тоже бы чувствовал – когда б Ксива был один.
“А как славно было бы, – по-детски размечтался Артём, – когда бы всякий человек был один – и отвечал только за себя бы. Так и войны бы никогда не случилось, потому что большая драка возможна, только когда собираются огромные и озлобленные толпы… И здесь бы, на Соловках, – кто бы тронул меня? А я бы тем более никого бы не трогал. И был бы мир во всём и всегда…”
Артём всё думал и думал об этом, стараясь, чтоб мысль его двигалась по простой и прямой линии, потому что сам он прекрасно понимал, что, начни обо всём этом размышлять чуть глубже и серьёзнее, – сразу выяснится, что в голове у него полная блажь, наивная и никчёмная.
Митя Щелкачов прогуливался туда и сюда, разглядывая монастырские постройки, грязные, как спины беспризорников, стены, битые, как яйца, купола. Отходил не очень далеко – так, чтоб видеть напарников, всякий раз возвращался, чтоб подтвердить своё присутствие, но Артём всё равно раздражался и на него тоже.
– Сядьте, Митя, – сказал тихо, когда Щелкачов пришёл в очередной раз, какой-то весь улыбчивый и вдохновлённый, смотреть неприятно. – Сядьте и не вертитесь – увидит администрация, засадит в карцер за праздношатание, будете знать, – Артём поймал себя на мысли, что подражает Василию Петровичу, обращаясь на “вы” к человеку много младше самого себя.
– Но мы же не виноваты, – сказал Щелкачов, продолжая улыбаться.
– Виноваты, – повторил Артём, закрыв глаза.
Сивцев, до сих пор стоявший, тоже сел – Артём вдруг понял, что эти двое его слушаются.
Щелкачов – ладно, он моложе, хотя не намного ведь, лет, может, на пять – разве это срок? Тем более что Щелкачов, судя по всему, был по-настоящему образован в отличие от Артёма: это как-то сразу чувствовалось по всем его манерам и речи.
А Сивцев был старше лет на пятнадцать точно – Артём ему почти в сыновья годился, к тому же он, кажется, и сидел подольше, и мужицкой сноровки у него было побольше, и житейского ума погуще… но и он туда же.
– Я вообще много ошибок совершаю, – вдруг по-маль-чишески, как-то совсем беззащитно признался Щелкачов. – Меня уже избили в карантинной роте. Ужасно боюсь, когда бьют. Хорошо, перевели оттуда к вам. Но если б кто-нибудь объяснил, как себя вести. Чего делать не надо.
– Вот ходить не надо, – сказал Артём, снова не открывая глаз.
По молчанию Сивцева и Щелкачова понял, что его слушают и ждут, что он ещё скажет. Сивцев – с лёгкой крестьянской опаской и стараясь доверять в меру, а Щелкачов – раскрывшись почти настежь.
Тихим и каким-то стыдным знанием понимая, что в нынешнем своём состоянии он не имеет никакого права поучать кого бы то ни было, Артём одновременно будто бы приподнялся над собой.
Поначалу хотел злорадно постращать Щелкачова, но не стал: смешно это и глупо, когда самого пугают – и почти запугали.
– Не показывай, что отдыхаешь, – сказал Артём. – Даже если ходишь без дела – делай вид, что при деле. Работай не медленно, но и не быстро. Как дышишь – так и делай, не сбивай дыхания, никуда не опоздаешь здесь. Не показывай душу. Не показывай характер.
