– Точных цифр никто никогда не узнает. Завоеванной территории вряд ли хватит, чтобы похоронить наших погибших. Бездарная, бессмысленная авантюра. Было бы смешно, если бы не стоило стольких жизней.
– Нет, все-таки урок серьезный, – возразил Илья.
– Для кого? – Проскуров криво усмехнулся.
Они встретились через пару дней после мартовского Пленума ЦК, посвященного итогам финской войны. Поговорили совсем мало, в основном молчали. Илья не хотел верить, что Проскуров обречен, хотя уже было ясно, что Хозяин решил все валить на него.
Необходимую информацию о финской армии и оборонительных сооружениях военная разведка собрала заранее. Подробные схемы линии Маннергейма, рельеф местности, болота, озера, леса, рвы, надолбы, доты, артиллерийские точки. Материалы были переданы Генштабу еще в сентябре и провалялись без толку до конца января. Хозяин с самого начала отстранил Генштаб, поскольку Шапошников посмел высказать сомнения в моментальной победе. А вот Ворошилов и Мехлис никаких сомнений не высказывали.
На пленуме Ворошилов талдычил, что во всем виновата военная разведка. Хозяин орал на Ворошилова и Мехлиса, а с Проскуровым говорил нарочито мягко, с теплой дружеской интонацией, которая звучала как смертный приговор.
В очередную сводку летчик включил фрагменты секретного доклада экспертов германского Генштаба, изучавших тактику русских в финской войне: «
Информацию передал все тот же источник из МИДа. Илья не стал вводить это в сводку для Хозяина. Жизнь Проскурова висела на волоске. Любое упоминание его имени в связи с Финляндией могло стать роковым.
Вечером Илья с Машей отправились в гости к Поскребышеву, на день рождения его дочери Наташи. Девочке исполнился год. Александр Николаевич жил в Доме Советов ЦИК и СНК на улице Серафимовича. Маша называла это гигантское мрачное сооружение замком Иф и радовалась, что они с Ильей живут не там, а на Грановского. Их дом выглядел куда симпатичней.
Про серую громадину на Серафимовича говорили, что возвели ее на месте старинного кладбища, на разоренных могилах, и будто бы использовали для облицовки фасада надгробные плиты.
Наверное, ни в одной гостинице обитатели не менялись так часто, как в этом жилом доме. За два года, с тридцать шестого по тридцать восьмой, в квартиру могли въехать по очереди несколько семей. Арест, печать на двери, через пару дней заселяются новые постояльцы, иногда даже не успевают разобрать вещи. Арест. Печать. И потом никаких надгробных плит. Братские могилы.
В огромной квартире Поскребышева все было казенное, на мебели латунные бирки с номерами, даже на полотенцах в ванной синие штампы, как в больнице.
Илья заранее купил для именинницы забавную плюшевую обезьянку. В прихожей Поскребышев взял ее в руки, повернулся к зеркалу, прижал ухо игрушки к своему, почти такому же мягкому, большому и оттопыренному, скорчил очень похожую рожу и спросил:
– Ну, что, назовем животное Александром Николаевичем?
– Слишком официально, можно просто Шурик, – давясь от смеха, выпалила Маша.
– Это уж как именинница решит, – сказал Илья.
Именинница согласилась назвать обезьянку Шуриком. В ее исполнении это прозвучало «Фуик». Она подергала Фуика за хвост, поцеловала в нос, потрепала за уши, бросила на ковер, потом с деловитым сопением забралась на руки к Маше и больше уже не слезала.
Гостей собралось немного. Из сослуживцев Александр Николаевич пригласил только Илью. За столом сидели грустные пожилые дамы, родственницы Брониславы, жены Поскребышева, арестованной в мае прошлого года, когда Наташе не было еще и трех месяцев.
По стенам висело множество фотографий молодой красивой Брониславы. Сталин, конечно, тоже присутствовал в виде бюста на письменном столе и двух больших парадных портретов, в кабинете и в столовой. Но Бронки было больше, она смотрела отовсюду и улыбалась.
Маша с именинницей на руках бродила по комнатам. Наташа показывала пальчиком на фотографии, повторяла:
– Мама, мама!
Один раз пальчик уперся в парадный портрет, детский голос важно произнес:
– Сяинь!
Илья невольно вспомнил строчку из Машиного свежего стихотворения: «Он глядит на нас с ухмылкой».
Маша отнесла ребенка подальше от «Сяиня», остановилась возле портрета Бронки и сказала:
– Мама у тебя очень красивая, ты на нее похожа. Ну-ка, давай посмотрим, где будет спать обезьянка Шурик? Найдется свободная
