пальцами. – Чем расплачиваться пришлось, тебе известно.
– Считаете, гибель вашей семьи – расплата? – Илья покачал головой. – Вы же не знали…
– Не знал! А ты знаешь! Перед тобой открытый выбор, между прочим, самый главный выбор в твоей жизни. Ничего главней и важней просто быть не может. Струсишь – никогда себе не простишь. В сентябре родится твой ребенок, а к лету сорок первого будет у Гитлера бомба. Ты мог помешать этому, но струсил.
– Не только от меня зависит, – пробормотал Илья.
– Ну, понятно, Проскуров такой же трус. Хороший человек, честный, добрый, но трус. – Доктор махнул рукой, взял папиросу, отошел к открытому окну, повернулся к Илье спиной и закурил.
Илья аккуратно сложил письмо, сунул в карман, посидел еще немного, глядя на мутный групповой снимок в журнале, потом поднялся, на ватных ногах пошел к двери, глухо бросил:
– Спокойной ночи, Карл Рихардович. Позвоню.
Доктор не обернулся, только слабо кивнул в ответ.
* * *
Габи бормотала, вздыхала и всхлипывала во сне. Резко перевернувшись на бок, натянула на себя одеяло, оставила Осю неукрытым. Он бесшумно соскользнул с кровати, накинул халат, вышел на балкон.
Светало. Над Монбланом висел месяц, белый и прозрачный, как лоскуток облака. Слышался медленный плеск воды. У причала яхты покачивали мачтами. Ося пытался сфокусировать взгляд на одной из них. Считается, что эффект маятника действует успокаивающе. Не помогло. Он взял сигарету, чиркнул спичкой. От первой затяжки закружилась голова. Вечером, когда они гуляли по набережной, он предложил Габи удрать в Австралию. Она ответила: лучше уж сразу на Луну.
Габи спала тревожно. Он вообще не мог уснуть в эту их последнюю ночь. Завтра она возвращалась в Берлин, к мужу. Он оставался тут еще на сутки. Времени достаточно, чтобы напечатать отчет для «Сестры». Пока Габи была с ним, он за машинку не садился, и хотя они постоянно говорили о войне, об урановой бомбе, все это потускнело, стало казаться далеким и нестрашным.
Ося ясно представил, как они могли бы жить вместе. Раньше он не позволял себе думать о семейной жизни с Габи. А теперь вдруг накатило.
«Я люблю ее слишком сильно. Даже за несколько дней мы срастаемся в единый организм. Что было бы через месяц, через год? Спать в одной постели, есть за одним столом… Привычка к счастью – непозволительная роскошь. Страх потери меня сожрет, а потеря и вовсе прикончит. Прожив с Габи какое-то время, я уже не смогу без нее».
Позади послышался шорох. Габи встала рядом, затянула пояс халата, зевнула. Растрепанные волосы шевелил ветер.
– Хватит тут курить, я без тебя замерзла.
– Иди спать.
– Эй, ты чего такой мрачный? – Она легонько пихнула его локтем в бок.
– Догадайся с трех раз.
– А, понятно, я стащила с тебя одеяло, не оставила ни кусочка. Извини, больше не буду. – Она взяла из его пальцев тлеющий окурок, затушила в пепельнице. – Пойдем, холодно.
Ося заметил, что она босая, скинул войлочные гостиничные шлепанцы.
– Надень, простудишься.
– А ты?
– Сейчас принесу другую пару.
Но он не двинулся с места, обнял ее.
– У нас еще почти девять часов, – прошептала Габи, прикасаясь губами к его уху.
– Успеем добраться до Австралии, в гриме и с фальшивыми паспортами, – пробормотал он прежде, чем закрыть ей рот поцелуем.
– Верхом на кенгуру. – После поцелуя Габи потерлась щекой об его плечо. – Дурак, почему ты не предложил это два года назад, когда я еще не была замужем?
Он не ответил, сильней прижал ее к себе. Несколько минут стояли молча. Наконец Габи сердито произнесла:
– Если бы не твоя идиотская финская выходка, я бы ни за что не приехала. Я вообще-то с тобой порвала.
– Да, я заметил.
– Учти, опять полезешь под пули – больше никогда меня не увидишь. Второй раз точно не прощу.
– Раньше ты так не вертелась во сне.
