– Да, я как раз об этом хотел поговорить… Габи, тут такая история… – От волнения у него сел голос.
Не получалось задать главный вопрос. Язык прилип к нёбу, в горле першило. Он был уверен, что услышит в ответ: да, резонатор уже собран, появились публикации. Какой-то глупый упрямый инстинкт заставлял тянуть время, будто несколько минут отсрочки что-то изменят. Вряд ли Ося и Габи понимали, что такое этот резонатор для производства бомбы. Он отправил им слишком смутный, неопределенный запрос о Брахте. Написал бы яснее…
Он откашлялся, просипел:
– Знаете, тут такая история, падре исчез, от Оси никаких вестей, и с вами только односторонняя связь, а нужно срочно… Нет, наверное, уже поздно.
Она замедлила шаг:
– Что вы имеете в виду? Что поздно?
– Габриэль, давайте сядем, вот здесь, под фонарем.
Они опустились на скамейку.
– Карл, почему вы так нервничаете? Что случилось?
Он достал из кармана конверт, протянул Габи.
– Долго объяснять. Вот, прочитайте. Сумеете при таком освещении?
Габи вытащила листки, исписанные лиловыми чернилами, поднесла близко глазам, прищурилась.
– Да, почерк разборчивый.
Пока она читала, Карл Рихардович сидел, сгорбившись, бессильно уронив руки на колени, и видел будто со стороны две маленькие фигурки под фонарем на скамейке. Они выглядели слишком уязвимыми и беспомощными. Старик в мятом холщовом пиджаке, в летней светлой шляпе на лысой голове. Белокурая девушка в синей вязаной кофточке поверх легкого цветастого платья.
Так же они сидели тут год назад, двадцать третьего августа тридцать девятого, в день подписания пакта между СССР и Германией. Тогда казалось, самое страшное уже произошло, маховик войны запущен и хуже быть не может. Тогда впереди была просто война. Все войны рано или поздно кончаются, оставалась надежда, что Гитлер проиграет. Но, получив урановое оружие, он точно выиграет, так что теперь дела обстоят несравнимо хуже, чем год назад.
Габи читала последнюю станицу, доктор заметил, как шевелятся ее губы, услышал шепот:
– «…Надеюсь, мое предупреждение не опоздало, у тебя еще осталось время принять решение, а у наших внуков – шанс вырасти… Твой Марк».
Она вскинула глаза, быстро взглянула на доктора, отвернулась, пару секунд хмуро смотрела куда-то в сторону, потом сложила письмо, убрала в конверт.
– Спрячьте, – просипел доктор, откашлялся и добавил уже нормальным голосом: – В любом случае письмо надо передать Брахту, даже если уже поздно.
Габи положила конверт в сумочку, попросила папиросу. Он протянул ей пачку, чиркнул спичкой, повторил:
– Поздно.
Габи пожала плечами. Карл Рихардович поймал ее взгляд, затаив дыхание, спросил:
– Хотите сказать, публикации о резонаторе вынужденных излучений пока не появлялись?
– Теперь точно не появятся, в любом случае.
– Почему? – Доктор принялся сосредоточенно крутить пуговицу пиджака.
– Потому что рукописи научных статей и заявки на изобретения теперь проходят военную цензуру. При малейшей вероятности, что какое-то открытие или новое техническое устройство может иметь военное значение, в печать не пропустят. Это касается не только уранового проекта, а вообще всех естественных наук, включая биологию и медицину. Резонатор вынужденных излучений, конечно, сочтут именно таким изобретением. Вряд ли сразу догадаются использовать его для деления изотопов, но засекретят точно.
– Мазур еще полгода назад был уверен, что Брахт соберет резонатор в ближайшее время, – пробормотал доктор, – догадаются не сразу, но скоро.
Габи кинула потухший окурок в урну, похлопала ладонью по своей сумочке и задумчиво произнесла:
– Ну, теперь у нас хотя бы есть шанс узнать все из первых рук. Вернусь в Берлин – попробую познакомиться с Брахтом. – Она тронула его за локоть. – Карл, пожалуйста, оставьте в покое пуговицу. Вы сейчас ее оторвете.
* * *
Вернер начал новую серию экспериментов. Эмма помогала ему, записывала показатели приборов и ломала голову, как же ей провести хотя бы несколько опытов с ураном.
