– Мг-м, навербуют дюжину реальных фольксдойче на каждого фальшивого.
– Конечно, а как же иначе? – Митя насупился, помолчал и добавил по-русски: – Ну, не пошлют же они нас, голеньких, на верную смерть?
Доктор молча помотал головой и вдруг с такой силой шлепнул ладонью об стол, что зазвенели стаканы в подстаканниках.
– Карл Рихардович, вы чего? – испуганно прошептал Митя.
Для него, как и для всех курсантов, доктор Штерн был воплощением терпения и спокойствия, никогда не срывался, не повышал голоса.
– Ты работал в советском торгпредстве, вот чего! – Доктор сморщился, разглядывая покрасневшую ладонь.
– Кто меня запомнил? – Митя сломал в кулаке сушку. – Я ж там почти не высовывался, на машинке печатал, бумажки перебирал.
– Достаточно, чтобы попасть в картотеку гестапо. Каждого иностранца автоматически ставят на учет. За советскими гражданами ведется плотное наблюдение. В картотеке твои фотографии в профиль и анфас.
– Внешность изменят, – неуверенно перебил Митя.
– Пластическую операцию сделают?
– Нет, ну, можно волосы покрасить, усы отрастить, бородку.
– Отпечатки пальцев, рост, вес, телосложение, приметы, привычки… – Доктор нервно загибал пальцы. – Допустим, подберут тебе родственников и знакомых, выучишь ты несколько латышских или эстонских фраз. Но любая случайность, любая…
Митя сидел, низко опустив голову. Карл Рихардович заметил, что у него двойная макушка, и подумал: «Может, все-таки повезет? Единственный сын одинокой матери… Поговорить с Журавлевым? Глупо. Не мне его учить. Вообще, куда я лезу?»
– Пойми, я не пугаю тебя, просто есть вещи, о которых нельзя забывать.
– Да знаю я. – Митя махнул рукой. – Конечно, меня там пасли, фотографировали и пальчики могли срисовать запросто.
«Господи, как же ему страшно, – подумал Карл Рихардович, – держится, хорохорится, а внутри все застыло. Зачем я затеял этот разговор? Он сам все отлично понимает. Нет, поговорю с Журавлевым, вроде не похож на идиота. Это элементарные вещи. Забрасывать в качестве нелегала человека, который работал в советском торгпредстве, – преступление. Может, у них там какая-то ведомственная неразбериха? Ошибка? Бумажки перепутали?»
– Ладно, в конце концов, операция секретная, не нам с тобой ее обсуждать, – произнес он с вымученной улыбкой.
– Не нам? – Митя вскинулся, выпрямился, жестко прищурился. – А кому? Я туда отправляюсь, вы меня готовите.
– Ну, наверное, не я один. – Доктор пожал плечами.
– Мг-м, – кивнул Митя, – меня еще в спецотделе обрабатывают, кишки на кулак мотают, чтоб я к немцам не переметнулся. – Он сморщился и добавил чуть слышно: – Гады…
– Митя, все, не заводись. Они выполняют свои обязанности, – сказал доктор и подумал: «Нет, не ошибка, в спецотделе бумажки не путают, просто им плевать. Перебросят как можно больше, на удачу. Если хоть один не провалится в первые пару месяцев, выживет, выйдет на связь, операцию назовут успешной. С кем же он выйдет на связь, этот везунчик? Агентурная сеть уничтожена».
– Маму жалко, она все чувствует. – Митя поежился. – Не спрашивает ни о чем, только смотрит. На сердце не жалуется, а комната насквозь каплями пропахла.
– Ей передается твой страх. Но ведь еще ничего плохого не произошло, операцию только готовят, разрабатывают, по-разному может повернуться.
«Да, по-разному, допустим, хватит ума не перебрасывать Митю, так перебросят моих лучших – Любашу, Владлена. Они в картотеке гестапо не числятся. А собственно, почему лучших? Им ведь главное – количество. Пожалуй, всех перебросят, всю мою группу, включая Толика Наседкина».
– Ладно, Митя, меняем тему, – произнес он бодро по-немецки, – ты ведь учился на физико-математическом факультете.
– С четвертого курса забрали, по комсомольской путевке. А что?
– Физику совсем забросил?
– Кое-что почитываю. Честно говоря, по физике я здорово скучаю. В Берлине хотя бы время было в библиотеке посидеть. Там библиотека Общества кайзера Вильгельма отличная, все что пожелаешь. На руки, конечно, не давали, я ж иностранец, а в читальный зал пускали.
– Ты читал книги по физике?
– В основном, журналы.
Он перечислил несколько названий, немецких и английских, лицо у него при этом было, как у голодного человека, вспоминающего
