маску, оказался мирным завхозом Семенякой — мастером на все руки. Семеняка вытирал мокрым полотенцем красные слезящиеся глаза. Перед завхозом, остывая под струёй воды из шланга, направляемого помогавшим ему поваром, клубились паром разрезанные автогеном автоматы и пистолеты. Двое ребят из взвода охраны, раздевшись до пояса, плющили молотами пистолетные затворы. За ними внимательно наблюдал начальник взвода охраны майор Осинин, на его лице застыло какое-то странное выражение. В металлической строительной тачке ждала казни очередная партия оружия.
За столом беседки похожий на студента молодой дипломат — помощник первого секретаря посольства, постоянно поправляя очки, то и дело съезжающие с мокрой от пота переносицы, дотошно записывал в журнал номера уничтоженного оружия.
Шаров подошёл к тачке, выбрал пару пистолетов и автоматов, зашёл в беседку, положил оружие на стол:
— Запиши, Алексей, я их сам уничтожу.
«Студент», опять поправив очки, записал номера в соответствующие графы. Шаров, подмигнув ему, взял оружие и… унёс с собой.
— А как же… — растерянно спросил вслед Алексей, но резидент не обернулся.
— Я тоже так сделал, — сказал Осинин. — Иначе, боюсь, нам не выжить.
Он был похож на афганца: черные, как смоль, волосы, короткие жесткие усы, прямой твердый взгляд широко поставленных черных глаз. Его можно было без грима выдавать за местного жителя. Несколько раз Шаров так и делал — они с майором всегда понимали друг друга.
— Надо оборудовать еще одну пулеметную точку напротив ворот, — сказал резидент.
— Я на крыше установил дополнительный пулемет, — сообщил Осинин. — И у задней стены два секрета поставил.
— Надо, чтоб не спали, — сказал Шаров.
— Не будут. Понимают, сейчас не до шуток. Заснешь — а тебе голову отрежут. Да и я лично проверяю.
— Ну, давай. Надеюсь, продержимся.
— Надо продержаться.
Они пожали друг другу руки.
Шаров вернулся в резидентуру, зашел в свой кабинет, разложил оружие на столе и, опустившись в крутящееся кресло на колёсиках, подкатился к сейфу. Достал бутылку «шаровки», сделав глоток прямо из горлышка, закрыл глаза и откинулся на высокую спинку кресла, сосредоточившись на продвижении обжигающей жидкости по организму. Перцовка перебила вкус гари во рту и осадила накопившуюся в душе горечь. Приободрившись, он открыл глаза, отряхнул пепел с одежды:
— Четыреста пятьдесят один градус по Фаренгейту, Рэй Брэдбери, вашу мать! Только там они книги жгли. Да пользовались огнеметами. — Он поднял трубку селектора, приказал заму: — Приготовить документы к сожжению. Через час доложить!
— Есть, товарищ подполковник! — отозвался капитан Зеблицкий.
Шаров выпрямился в кресле и окинул взглядом полки сейфа.
«Да, — подумал он. — Столько ходишь, наблюдаешь, вынюхиваешь, вербуешь, копаешься в говне, собираешь инфу, собираешь — вот они, агентурные богатства! И что? Теперь надо их быстро и надежно сжечь. Причем это не менее важно, чем было собрать их в свое время…»
Он вытащил из-под кровати большой вещевой мешок и сложил в него аккуратно подшитые папки, схваченные скрепками листки и отдельные бумаги. Объединяло их то, что почти все были исполнены от руки и имели в правом верхнем углу гриф «Секретно». Двумя руками вскинул мешок на плечо. От тяжести поклажи Шарова занесло в сторону, он больно ударился бедром о край стола.
«Грехи тянут к земле! — подумал он. — Нет ничего тяжелее грехов…»
В далеком углу заднего двора, в тени кизилового дерева, имелась специальная чугунная печь для подобных нужд. Шаров жёг свои бумаги, внимательно просматривая каждую перед тем, как бросить в огонь. Да, действительно, здесь не было ничего хорошего. Разными почерками, в том числе и совсем корявыми, сообщалось о враждебной или нелояльной деятельности, о проступках и слабостях персонала, о возможных угрозах — вымышленных или реальных. Он просматривал свои резолюции, просматривал собственные отчеты и меморандумы. Вот это была красивая вербовка… А вот пустышка… А вот хороший компромат, который так и не довелось использовать…
Секретные бумаги горели, как и всякие другие, и тому, чьи грехи превращались в пепел, должно было становиться легче. Но большинство фигурантов оперативных разработок о них не знали и никогда не узнают. Железным прутом он разбивал обугливающиеся папки, чтобы ни один клочок не сохранил запечатленной на нем информации. Только серый пепел вырывался из поддувала, лез в нос и рот, норовил попасть в глаза… Шаров вытирал лицо, сплевывал и время от времени повторял попавшую на язык фразу: